Путешествия барона Мюнхгаузена

— Мюнхгаузен, сегодня мы отведаем что-то бесподобное! Я знаю, вы, христиане, понимаете толк в винах, и прошу вас сказать мне по совести, какого вы мнения о нем. Это последняя бутылочка токайского, которое я получил в подарок от одного венгерского магната. Ну, как вам нравится винцо? Ага?

— Да, ваше высочество, — сказал я, — это недурной сорт… действительно! Однако…

— Стойте, стойте, Мюнхгаузен! Не хвастайте! Или вы в самом деле хотите сказать, что пивали когда-нибудь вино лучше этого?

— Ваше высочество, мне не нужно уверять вас, что правда для меня дороже всего на свете, и потому я прошу смилостивиться, если я скажу, что в Вене, у покойного императора Карла Шестого, выпил не одну бутылку такого токайского, сравнительно с которым это вино кажется самой обыкновенной кислятиной.

— Ого, любезнейший! Это — настоящее токайское!

— Да, ваше высочество! Но так называемое токайское и настоящее токайское — это большая разница! Не желает ли ваше высочество побиться об заклад? Я берусь через час доставить прямо из императорского погреба бутылку токайского, которое понравится вам несравненно больше.

— Мюнхгаузен! Вы мелете вздор!..

— Нет, не вздор! Ручаюсь своей головой! Берусь через час доставить такое токайское, с которым это вино нельзя и сравнить…

— Ну, ладно! Согласен! Но если ровно в четыре часа вина не будет здесь, вы заплатите мне головой: я не позволю дурачить себя даже своему лучшему другу! Зато, если вы выиграете заклад, вы можете взять из моей сокровищницы столько золота, жемчуга и драгоценных камней, сколько в состоянии унести самый сильный человек.

«Это дело!» — подумал я и попросил перо, бумагу и чернила, чтобы написать австрийской императрице Марии Терезии письмо следующего содержания:

Ваше величество как единственная наследница Вашего в бозе почивающего батюшки получили в наследство и его погреб. Смею ли я просить у Вас через подателя сего бутылку того токайского, которое я часто пивал у Вашего батюшки? Но только самого лучшего сорта! Речь идет об одном закладе. В свою очередь я охотно готов служить за это всем, чем могу, и остаюсь… и т. д.

Так как было уже пять минут четвертого, то я тотчас отдал эту записку, даже не запечатав ее, моему скороходу, которому пришлось отвязать гири и немедленно отправиться пешком в Вену.

Затем султан и я, в ожидании лучшего вина, допили его бутылку.

Пробило четверть четвертого, затем половина четвертого, потом и три четверти четвертого, а скорохода все еще не было видно. Сознаюсь, у меня уже начало щемить сердце: мне показалось, его высочество стал уже посматривать на шнур от звонка, чтобы послать за палачом. Правда, я еще получил разрешение выйти в сад, чтобы подышать свежим воздухом; однако — что мне показалось в высшей степени подозрительным — за мной шло по пятам несколько человек прислуги, не спускавших с меня глаз.

Объятый страхом, я послал за моим стрелком и острослухом, и они явились, когда стрелки уже показывали без пяти минут четыре и часы уже собирались бить.

Острослух растянулся на земле и сообщил, что хотя моего скорохода и не слышно, но он, по-видимому, лежит где-то далеко на земле и спит, так как ясно можно различить его храп.

Мой честный стрелок быстро взбежал на высокую террасу и воскликнул:

— Клянусь спасением души! Этот лентяй разлегся под дубом около Белграда, и рядом с ним — бутылка. Подожди же! Мы тебя разбудим! — С этими словами он выпустил полный заряд своего кухенрейтеровского ружья в вершину дерева, так что на спящего посыпался целый град желудей, веток и листьев. Скороход тут же вскочил на ноги и, схватив бутылку, побежал и, разумеется, до четырех часов явился с ней и с собственноручной запиской императрицы Марии Терезии к дверям покоев султана.

Султан поклонился мне в знак признания моей правоты; когда же он попробовал вино, то заключил меня в объятия и сказал, продолжая причмокивать губами:

— Мюнхгаузен, не сердитесь, если я приберегу эту бутылочку для себя одного. С вашими связями в Вене вы сумеете заполучить для себя этот божественный напиток!

Тут он запер бутылку в шкафчик, сунул ключ в карман и позвал своего казначея. Последний тотчас же явился, и султан, у которого также «слово — олово», сказал казначею:

— Вы знаете господина Мюнхгаузена, но даже не представляете, какие громадные услуги оказал он турецкому государству… Поэтому прикажите отпустить моему другу из моей сокровищницы, в награду за его заслуги и как слабый знак моей благодарности, столько золота, жемчуга и драгоценных камней, сколько сможет донести самый сильный человек. Мюнхгаузен заслуживает этого!