Путешествие во внутрь страны

— Одних пускают, других нет! — раздаются, но уже на конце платформы, хоровые восклицания. — Это ужасно! Нет, это просто ужасно!

Двое каких-то испитых рабочих стоят и пересмеиваются.

— Сегодняшний день, видно, барыни на свет народились, — замечает один, — не благоизвестны еще, что одних пускают, а других нет!

— Должно полагать, что сегодня народились! — отвечает другой. — Одна невинность!

Ливрейный лакей носит белую шелковистую болонку с голубым ошейником взад и вперед по платформе, приговаривая:

— Сейчас, сейчас поедешь!

Трое военных молодецки рассыпаются перед бойкой и, судя по ухваткам, тоже военной дамой.

— Вы нас забудете! — говорит ей томно и вместе ухарски один офицер, причем пощелкивает шпорами и весь извивается, как змей.

— Разрешаю и вам меня забыть, — отвечает бойкая дама, обнимая одним молниеносным взглядом всю свою компанию.

— О, забыть! — восклицает другой офицер.

И, покручивая усики, цитирует, пренебрегая мерою, слова лермонтовского демона:

   Забыть! Забвенья ему не дал бог,
   Да он бы и не взял забвенья.

Усталые чернорабочие гуськом проходят к вагонам.

Раздается звонок.

— Прощайте! прощайте! — гудет со всех сторон. — Ну, прощай! Смотри же, не забудь! Помни! Пиши из Москвы!

— Adieu! adieu! [10] — раздается на французский и немецкий лад.

Паровик свистит, поезд трогается.

— Пиши! — кричит чей-то молодой взволнованный голос, и взволнованное лицо высовывается из окна вагона.

— ВарвАр! Варвар! — кричит другой, несомненно немецкий голос. — Не забыть получить за ламп! За ламп от Анн Петровн! За голубуй ламп!

— Что? — долетает голос, уже замешавшийся в расходящуюся толпу, — голос Варвар. — Что получить?

— За ламп! За ламп! За голубуй ламп! С серебряным висюлечкам… Карл Иванач знает… Голубуй ламп с висюлечкам…

При этом из окна вагона высовываются немецкие жирные пальцы и быстро движутся, очевидно, стараясь наглядно изобразить «висюлечк».

— Прощай! Пиши! — слышится опять русский голос. — Так через месяц?

— С висюлечкам! Голубуй ламп! Варвар! не забыть, ни за что в свет не забыть! Варвар! Варвар! Где ж ты, Варвар! Ah lieber Gott! [11] Какие это луди! Варвар! Варвар!

— Так через месяц?

— Напиши же!

— Да, да!

— Варвар! Варвар! Du, lieber Gott! [12] Варвар!.

Поезд двигается быстрее. Пассажиры уселись.

Струя свежего, хотя нельзя сказать чтобы животворного воздуха пашет в лицо. По обеим сторонам дороги мелькают бледно-зеленые нероскошные поля.

— Вы в Москву? — обращается с приветливой улыбкой пожилой, белый, раскормленный дворянин к своей соседке.

Во взгляде, в голосе, в каждой складке сытого лица видна особая какая-то ласковость — так называемая московская барская ласковость, за которою провидятся и разные московские барские добродетели: например, ни с того ни с сего закормить и запоить до полусмерти всякого, ничуть не голодного встречного, который (тоже ни с того ни с сего) приглянулся, добродушно оплакивать судьбу «братьев чехов» или «братьев сербов» и сдирать на пожертвования «для славянского единства» с «этого славного, доброго, честного русского народа», с первого слова пускаться в «задушевные речи» и проч. тому подобное.

— Нет, — кратко отвечает соседка.

— В губернию?

— В губернию.

— Но в Москве, конечно, остановитесь, поживете?

— Нет.

— Как же это? Неужто не почествуете нашу старушку белокаменную? Вы давно у нас не бывали? Много, много перемен.

Он вздыхает как-то особенно, — тоже по-московски, — с легким шипением сквозь зубы, и прибавляет с чувством:

— А и теперь еще хорошо!

Он снова вздыхает, прищуривается, задумчиво глядит в пространство, потом, как бы вдруг опомнясь, так же ласково продолжает начатую беседу.

— Вы живали в Москве?

— Нет.

— Неужто? И совсем ее не знаете?

— Случалось бывать только проездом.

— Проездом! Да как же это вы не остановились-то, а? — спрашивает он с грустно-снисходительным упреком. — И не грех? Ведь сердце земли русской! Позвольте спросить, вы разве из коренных петербургских?

— Нет.

— Я это сейчас же угадал! У вас настоящий русский тип… Наш тип, славянский… тип древних русских цариц… Скажите, вы где родились?

— В Малороссии.

— Ну, да! Так и есть! Родное, свое! Малороссия — ведь это меньшая сестра России… Скажите, как же можете вы существовать в Петербурге после ваших роскошных цветущих степей? Как вы, дитя пышной Украйны, не увяли в этом гнилом петербургском болоте?

«Дитя пышной Украйны» несколько сухо отвечает, что чувствует себя в Петербурге очень хорошо.

— Не верю! Не верю! — восклицает он, улыбаясь и помавая белой пухлой рукою. — Не верю! Существо, взросшее под животворными лучами нашей русской Италии… Украйна — это наша Италия. Не верю! Нет, не верю, не верю! Я, мужчина, не могу выносить петербургских миазмов! Я, мужчина, там дышать не могу! Я приехал туда по необходимости, но не вынес: прожил две недели и дальше не мог! Я бросил дела, я бежал из этого вертепа холодного разврата! Ни привета, ни теплого взгляда, ни задушевного слова — везде расчет, везде грязь…