Путешествие внутрь страны

Я прошел к церкви, потому что в каждой церкви всегда есть на что посмотреть: на живых ли богомольцев или же на могилы умерших; если в ней нет ничего исторического, то, конечно, найдется что-нибудь из современной жизни. Вряд ли в церкви было так же холодно, как на улицах, но казалось еще холоднее. Ее белая средняя часть была положительно полярной, и пестрота главного алтаря больше обычного терялась среди холода и пустоты. Два священника сидели на своих местах, читали и ожидали прихожан. Очень старая женщина молилась. Просто удивительно, как могла она перебирать четки, когда здоровые молодые люди дышали на ладонь и похлопывали себя по груди. Но больше всего меня приводил в отчаяние характер ее молитвы. Она переходила от алтаря к алтарю, совершая кругосветное плавание по церкви. У каждого алтаря она перебирала четки одинаковое количество раз и стояла одинаково продолжительное время. Как осторожный капиталист, старуха с несколько цинично-коммерческим видом желала поместить свои мольбы в несколько мест. Она хотела заручиться многими посредниками, чтобы они молили за нее Верховный Суд. Ни одного из святых или ангелов не делала она своим избранным заступником.

Я никогда не видывал более мертвенной старухи; она вся состояла только из странного соединения костей и пергаментной кожи. Ее глаза, смотревшие вопросительно на меня, были бессмысленны. Может быть, ее следовало назвать слепой; впрочем, это зависит от понятия о слепости. Быть может, она когда-нибудь любила, рожала детей, нянчила их, называла их ласковыми именами. Но теперь все это исчезло и не сделало старуху ни счастливее, ни умнее. По утрам ей оставалось только приходить в холодную церковь и выпрашивать кусочек небес. Задыхаясь, выскочил я на улицу в резкий воздух. Утро! Как устанет старуха до вечера. А если она не спит, что тогда? Хорошо, что немногим из нас приходится выставлять на вид нашу жизнь, когда мы достигаем семи десятков лет; хорошо, что очень многие получают удар в голову вовремя, что называется, в расцвете лет, и уходят куда-то тайно страдать за свои безумия. Иначе между больными детьми и недовольными стариками мы потеряли бы всякое понятие о жизни.

В течение этого дня мне пришлось применять к себе всю мою мозговую гигиену; старуха застряла у меня в горле. Но вскоре я очутился на седьмом небе отупения, чувствуя только, что кто-то греб на байдарке, в то время как я считал его удары веслом, забывая сотни. Иногда мне делалось страшно, что я запомню сотни и удовольствие превратится в дело, но мой ужас оказывался химерой; точно по мановению волшебства, сотни исчезали из моей головы, и я не больше рассуждал о моих занятиях, чем человек, смотрящий с луны.

В Крейле, где мы остановились, чтобы позавтракать, мы оставили байдарки на плавучей прачечной, которая, так как уже наступил полдень, была занята толпой прачек с красными руками и громкими голосами. Только этих прачек и их бесцеремонные шутки и помню я изо всего Крейля. Если вы пожелаете, я могу заглянуть в мои исторические книги и сказать вам две-три цифры, потому что этот город часто фигурировал в английских войнах, но я предпочитаю упомянуть только о женском закрытом училище, которое заинтересовало нас потому, что оно было женским закрытым училищем, а также и потому, что нам представилось, что мы заинтересовали его обитательниц. Словом, в саду были две девушки, а на реке мы; и когда мы миновали ограду, в воздухе поднялось несколько белых платков. Мое сердце забилось, а между тем до чего мы, я и эти девушки, надоели бы друг другу и стали бы презирать друг друга, если бы встретились во время крокетной партии. Я именно люблю послать воздушный поцелуй или помахать платком существам, которых я не увижу никогда на свете, я люблю играть с возможностью, так сказать, вбивать гвозди, на которые не трудно повесить гирлянды фантазии. Это слегка встряхивает путника, напоминает ему, что не везде он путешественник, и что его странствие только сиеста во время настоящего движения жизни.