Путешествие в Уссурийском крае. 1867-1869 гг.

Морской орлан живёт в большом числе на берегах Охотского моря, на Курильских островах и на Камчатке, но залетает к югу до Японии. Эта огромная, сильная и красивая хищная птица питается преимущественно рыбой; иногда даже нападает на молодых тюленей и таскает их из моря. Старинный исследователь Камчатки Стеллер рассказывает, что видел однажды, как этот орлан схватил полярную лисицу, поднялся с нею на воздух и бросил оттуда вниз на камни, после чего начал пожирать свою убившуюся добычу.

Более осторожный, нежели его товарищи, красивый орлан не допустил меня шагов на двести и, описывая круги, поднялся сначала высоко вверх, а потом совсем улетел. Однако я не терял надежды, что он возвратится, и так как было уже не рано, то приказал останавливаться на ночлег и развьючивать лошадей, а сам устроил засадку, повесив для приманки незадолго перед тем убитую козу. Не прошло и получаса, как прилетели орланы белохвостые и, усевшись на деревьях, сладко поглядывали на приманку, но желанный гость не являлся, так что я напрасно прождал его до вечера.

На другой день чуть свет я опять был уже в засадке и просидел в ней часов до десяти утра, но всё-таки неудачно.

Морской орлан, хотя и прилетел на этот раз вместе с другими, но, как будто чуя опасность, держался вдали и садился там на деревья, не подлетая к приманке. Видя, что он так осторожен и что можно прождать безуспешно ещё целый день, я вышел из засадки, и когда спугнутый моим появлением орёл начал высоко кружиться в облаках, я пустил в него из штуцера две пули как прощальный салют великолепной птице.

18 декабря мы достигли реки Тазуши, которая вытекает из Сихотэ-Алиня и имеет около 60 вёрст длины при ширине 10-20 сажен [20-40 м], но как все вообще береговые речки быстра, мелководна и камениста, так что совершенно негодна для плавания.

Её долина достигает 1-2 вёрст ширины, а по плодородию и красоте не уступает даже знаменитой е этом отношении Сучанской долине. По бокам она также обставлена довольно высокими крутыми горами, часто живописно сгруппированными и выдвигающими к реке голые каменные утёсы. Все эти горы покрыты лесами, в которых с удалением от берега моря начинают преобладать хвойные породы и в особенности ель.

Долина Тазуши в нижнем и среднем течении этой реки, т. е. верст на тридцать от её устья, населена довольно густо тазами и китайцами, из которых последние живут очень зажиточно. Фанзы тех и других расположены на расстоянии 1/2-1 версты между собой и общее число их насчитывается до 35. Впрочем, возделыванием земли занимаются только китайцы; тазы же, хотя и живут здесь оседло, но не знают земледелия, а исключительно занимаются охотой и соболиным промыслом. Как обыкновенно, всех добытых соболей они отдают китайцам за продукты, забранные у них в течение года, и на Тазуши есть три-четыре манзы, которые ведут значительный торг соболями. Собирая этих соболей от тазов и других мелких торгашей манз, они продают их приезжающим китайским купцам или прямо от себя отправляют в Шанхай на больших лодках (джонках), а иногда даже и на вьючных лошадях. В Шанхае, по рассказам манз, эти соболи, и дурные и хорошие, идут гуртом по два мексиканских доллара [151] за штуку.

Наибольшее количество соболей у китайцев на Тазуши бывает в конце декабря, именно в то время, когда я пришёл сюда. Обыкновенно они продают их пачками по десяти штук, среди которых наполовину дурных. Такими пачками соболей отдают по три серебряных рубля [152] или по два доллара за штуку гуртом.

Во время моего пребывания на реке Тазуши там можно было купить, я думаю, тысяч до двух, если не более, соболей, имея только серебряную монету и большое терпение во время торговли с манзами. Обыкновенно они запрашивают вдвое против настоящей стоимости продаваемой вещи и потом долго не спускают цены, выжидая, каков покупатель и очень ли нужна ему эта вещь. В последнем случае упорно держатся своей цены и уступают, часто догоняя покупателя уже на дороге. Самое лучшее при всех подобных торговых сделках показывать вид, что вещь вовсе не нужна, а покупаешь её между прочим. Тогда манза живо спускает цену и, наконец, уступает за ту, которая ему назначена, но при этом непременно выторгует какой-нибудь прибавок, в роде куска сахару, мыла или огарка стеариновой свечки.

Притом же их навязчивость выводит из всякого терпения. Станешь ли пить чай или есть что-нибудь, все наличные манзы тотчас же обступят кругом, смотрят в самые глаза и беспрестанно просят то того, то другого, а иногда даже и сами берут, пока не припугнешь их как следует.

Каждая вещь интересует их, как малых детей, а стоит бывало только начать писать, чтобы возбудить всеобщее удивление, смех и горячие толки. Впрочем, изредка попадались и флегматические манзы, которые довольно равнодушно относились к свечам, спичкам и тому подобным мелочам, до крайности всех их интересующим.