Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

Мы сидим, разговариваем, поджидаем домой девочек. Мы много успели, ездили по городу, обедали в офицерском клубе, построенном на том самом месте, где Рязанов встречался с отцом Консепсион, были у пятидесятников, два дня провели с молоканами, были в гостях у Саши Лютикова. Саша рассказывал о партизанской войне во Франции, о своих спасителях-французах. Потом Саша с Игорем, перебивая друг друга, вспоминали житье в Аргентине, где оба оказались после войны: как туда плыли, как зарабатывали первые деньги, где приходилось жить. Лютиков так и сыпал в разговоре крепкими словечками и поговорками. Русская речь Соколова была уже совсем иной — более функциональной, хотя Лютиков старше его всего лет на шесть.

Они разговаривали, как бы забыв обо мне, припоминая детали, которые человек один вряд ли и вспомнит. Далекая Аргентина, Буэнос-Айрес, бывшие военнопленные, женщины, дети, общее смятение, незнание языка, страх перед новой жизнью, страх перед возвращением на Родину, перед сталинскими лагерями, погнавший их через океан… Старая, дореволюционной постройки церковь, площадь перед ней, тоже принадлежавшая церкви, вокруг бродят неверующие молодые люди, бывшие солдаты, бывшие пленные, среди них высокий, барственный, интеллигентный Анатолий Соколов, его сын, уже студент, Игорь, израненный Лютиков…

Слушала их, как будто смотрела кино, подробности, подробности… И все равно ничего не понять.

…Я гляжу на Игоря, на его высокий, молодой лоб, почти без морщин, на загорелое, оживленное, улыбчивое лицо. Пенсионер… Неужто пенсионер? Как не похож он на наших пенсионеров, которых практически сразу выбрасывают из активной жизни, преждевременно превращая полных сил людей в никому не нужных стариков… Соколов — пенсионер? Спортивная, подтянутая фигура, энергичная жестикуляция, стремительность походки…

В шесть утра кофе, чтение газет, поездка, если вызывают, в свою фирму; после обеда — в гараже прием заказов, вытачивание, выпиливание рамок. По старой привычке, ложится он поздно. И снова — шесть утра, и снова полный, насыщенный день.

Соколов — крупный инженер, по американским стандартам, по тому положению, которое он сумел занять — очень крупный. О таких людях, людях активного дела, созидателях, строителях державы, на плечах которых должны лежать судьбы страны, мечтают в начале романа «Август Четырнадцатого» герои Солженицына. Мечтают и тревожатся, что таких деятелей в России пока мало, и это опасно, это сулит непредсказуемые последствия. Да, Солженицын…

И тут я спохватываюсь. Сан-Франциско, вечер, из окна виден залив с белыми яхтами. И я снова думаю об этих судьбах. Соколов и Лютиков. Их жизни, полные напряженного, плодотворного труда, результаты которого — при других исторических обстоятельствах — были бы отданы России.

Соседка

Американцы любят фотографироваться рядом с картонным президентом.

Телефонный звонок.

— Здравствуйте, — говорит по-русски женский голос. Впрочем, с заметным украинским акцентом. — А я ваша соседка. Мне ваш телефон этот парень дал, Джавал, хозяин лавочки.

Джавал — индиец. В своей лавке он торгует газетами и журналами. Газетный бизнес в последние годы прибрали к рукам в Нью-Йорке индийцы, как корейцы — овощи и фрукты. Но на газетном бизнесе быстро не разбогатеешь. Это более спокойная, менее кропотливая работа. И, очевидно, она больше соответствует индийскому национальному характеру, более созерцательному, менее деятельному, чем корейский. Это Джавал, меланхолически восседающий с утра до ночи у своей кассы, рассказал нам, что среди его клиентов пожилая русская женщина. От Джавала она узнала, что есть у него русские покупатели, попросила наш телефон и вот звонит.

— Меня зовут Зинаида Михайловна, — сообщает голос. — Я вас на улице видела, Джавал показал. Я вас сразу узнала: запомнила по телемосту Фила Донахью, когда вы говорили американским корреспондентам в Москве, что в Советском Союзе любят Марка Твена. Это точно, я тоже любила в детстве Тома Сойера. Время-то у вас есть? Хочется поговорить.

— Есть.

— Ну глядите. А то ведь я из перемещенных лиц. Меня в Германию девушкой угнали, работала батрачкой, оказалась на Западе.

— А сколько лет вы живете в Америке?

— А зачем вам? — голос в трубке сразу становится напряженным. — Ну с пятьдесят первого здесь живу, а что? Как приехала, так жила у дочери Толстого под Нью-Йорком, у Александры Львовны. Да что вам о ней рассказывать, вы небось ее не одобряете. Знаю я, как советские к ней относятся, и зря… В последние годы, если хотите знать, когда Сталин умер, она очень к Родине тянулась. Связи не успела просто установить. А вы сами-то как к Сталину относитесь? Я сразу предупреждаю, лично я — плохо. А вы? Видите, молчите, значит, не доверяете…

— Я слушаю вас, слушаю, Зинаида Михайловна.

— Чего мне доверять, перемещенному лицу, изменнице Родины…

— Зинаида Михайловна, мы с вами друг друга совсем не знаем.