Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

— Что ты мне говоришь! Вообще не было ни одного случая, тем более тюрьмы — ни в Париже, ни в Нью-Йорке. В Париже до войны всегда говорили: если вы забыли в такси какую-то вещь и таксист русский, не волнуйтесь, вас всегда разыщут и все вернут. Вот какая была за русскими слава! А теперь? Невозможно слушать, что там творится на… как называется это место в Бруклине? На Брайтон Бич.

— У первой эмиграции было большое чувство собственного достоинства, да, папа? Вторая — это другое. Это бывшие советские люди со всеми бывшими советскими характеристиками. Они пережили нравственные муки второй мировой войны и, когда приехали в Америку, должны были доказывать, какие они лояльные и замечательные. Нас это не интересует. Ни отцу, ни мне, нам совершенно не интересно доказывать, какие мы хорошие американцы. Мы живем в свободной стране, что нам ей доказывать?

— Мне кажется, со второй волной вообще все сложно, — это говорю уже я. — Многие люди приехали очень молодыми, без толкового образования, многие, те, кто не предатели, были в плену, боялись возвращаться домой…

— Теперь ваше правительство и с третьей, и со второй волной хочет примириться, у нас такое впечатление.

— А я бы хотел сформулировать то, что говорят мой дедушка и дяди. — Это уже голос третьего поколения, это внук Ростислава Аркадьевича Миша, так же, как и его приятель Коля Трубецкой, активно налаживающий культурные контакты первой эмиграции с Советским Союзом… — Ребенок, который, шатаясь, начинает ходить, — вот что такое наши отношения на сегодня. Но большинство первой эмиграции все же ждет официального слова с советской стороны.

— Какого именно, Миша? — спрашиваю я, не совсем, понимая, что он имеет в виду.

— Кто-то, академик Лихачев или такой же замечательный человек, как он, или представители высшей власти должны что-то сказать эмиграции.

— Но что?

— Надо провозгласить, что наступило время примирения и общего прощения, это очень просто, — говорит Аркадий. — У вас там в газетах рассказывают сейчас обо всяких прошлых ужасах и как бы просят у народа прощения. Если мы кого-то обидели, от нас тоже требуется покаяние.

— Кроме того, — добавляет Миша, надо учитывать, что у старшего поколения — и в России, и в эмиграции — существуют свои предрассудки. А предрассудки не основа для понимания.

— Все проще, Миша, — поправляет племянника Аркадий, — блаженны миротворцы, вот и все! Пора сделать жест примирения, а не сводить старые счеты. В России перестройка, происходят огромные сдвиги. Уже почти не осталось людей, которые совершили гнусные, ужасные преступления, эти люди давно скончались…

— Ну, это вы идеализируете, Аркадий, — невольно возразила я. — В нашей стране еще полно таких людей, доживают себе спокойно.

— А если их убедить, перевоспитать? — с надеждой спрашивает Аркадий. — Нет? Вы говорите, это трудно?

Я улыбаюсь наивности его слов. Миша замечает мою улыбку и тут же собирается мне возразить. Мише лет тридцать, он высок, строен, плечист, темноволос, очень энергичен. Работает в Колумбийском университете, бывает в Москве. Он считает себя — и не без оснований — человеком осведомленным, и эмоции деда и дяди все время старается перевести на язык точных формулировок.

— И все же очень важно, — отвечает Миша на мою улыбку, — чтобы те, кто виновны перед народом, осознали свою вину и покаялись.

— Пока, к сожалению, никто не кается, — говорю я. — Что-то я об этом не слышу. А если каются, то хорошие люди. Убежденные сталинисты своих позиций не уступают.

— Ну пусть хоть некоторые!

— Я согласен, — вступает Аркадий, — я знаю много хороших людей в Советском Союзе, но не встречал человека, который вдруг стал бы мне каяться…

— Вы отвлеклись. Я хотел бы сказать об эмиграции, — перебивает Ростислав Аркадьевич. — Я думаю, эмиграция должна сейчас руководствоваться четырьмя принципами. Первый: примирение с Советским Союзом, доброта, честность. Бесчестие было так неизмеримо велико! Возвращение к нашей общей чести выражается гласностью. Гласность на нашей Родине — это самая важная вещь! Она дает возможность завоевывать наш общий принцип чести.

Второе, на мой взгляд, это религия. Мне кажется, православие во многом спасло Россию. И это тоже нужно признать. И верующим следует молиться за мучеников. Все уморенные люди — это мученики, святые, угодники, если хотите…

Мне хочется перебить его и рассказать о ведущихся у нас горячих спорах о том, кого считать жертвами, а кого — палачами, всех ли вместе признавать мучениками, всем ли ставить памятники, но крупный инженер, изобретатель Ростислав Аркадьевич говорит четко, продуманно, видимо, это давно выношенные мысли. И я не решаюсь его перебить.

Небольсин-старший как будто угадал мои сомнения:

— Может быть, я говорю слишком широко, но правильно: это единственное, что нынешнее поколение — и в эмиграции, и дома — может дать погибшим страдальцам. Можно сказать еще шире — надо помнить о мучениках не только в плане религиозном. Главное — помнить!