Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

Появляется еще один адвокат фирмы. Статен, крепок, седоват, нос с породистой горбинкой. Ильин начинает вспоминать: не то 23-я улица, не то 17-я… Где-то там, на Потреро-хилл, а в просторечии на Русской Горке.

— Дядя, тебе туда ехать нельзя! — пугается племянница. — Там так круто, такие повороты, в твоем возрасте…

Николай Александрович недовольно пыхтит, Ильин улыбается.

— А вы потомок Баратынского? — спрашиваю я его.

— Да, прямой. А разве в Москве это известно?

— Известно, — говорю я, не добавляя при этом, что известно и о существовании большого архива Ильиных — Баратынских. Что-то с ним станется? Но я не уполномочена задавать деликатные «архивные» вопросы. Не спрашиваю я и о портрете поэта, хранящемся в этой большой разветвленной семье. И, словно читая мои мысли, Ильин отвечает:

— Портрет поедет в Мураново, в Союз, это мы точно решили.

Он ведет меня в свой кабинет, показывает фотографии двух старинных русских пушек, которые он много лет назад случайно купил по дешевке в оружейном магазине.

— Сейчас это было бы совершенно недоступно, — говорит Ильин.

— А вы коллекционер?

— Да, собираю оружие. А пушки… Одна стоит в Форт-Россе, вторая здесь, в Сан-Франциско. Я их выставил на обозрение, пусть люди смотрят.

— Молокане, адреса… — снова настойчиво напоминаю я. Адвокаты пожимают плечами. Нет, в конторе Русско-Американского кредитного банка помочь мне не в силах.

А между тем дни бегут. И вот однажды утром…

Однажды утром я просыпаюсь от того, что дождь льет, как безумный, завывает ветер, темно, за сплошными стеклянными окнами раскачиваются сосны. Туман закрыл вид на город, на океан. Словом, мрак и жуть. (Кстати, типичная июньская погода для Сан-Франциско, где все лето бывают туманы. Но не обязательно же дожди, когда у путешествующего человека, как бы ни была долга его командировка, дни все равно сосчитаны…) Дождь за окном шумит как могучий пылесос. Включается и выключается отопление — в комнате тоже холодно. И все равно придется вставать, начинать этот ничего хорошего не предвещающий день.

С противоположной стены большой комнаты, почти зала, смотрят на меня два портрета знаменитой испанки Консепсион, возлюбленной основателя Форт-Росса Рязанова. Она его уже потеряла, она уже знает (по другой версии — не знает), что он умер. Синеватый размытый колорит, прямая фигура на берегу покрытого барашками моря, глаза глядят вдаль. И второй портрет — средних лет женщина сидит на камне, все еще верна своему долгу, смотрит на воду. В полумраке комнаты, наполненной свистом и шорохами ветра, фигура легендарной Консепсион проступает как-то особенно выпукло. Спина ее полна укора. Не особенная любительница классического реализма, я вдруг чувствую, что прекрасный реалист покойный художник Соколов с его Консепсион в самом буквальном смысле этого слова сметают меня с постели и принимают за меня решение…

— Ну что, едем искать молокан? — предлагаю я за завтраком гостеприимному и предупредительному хозяину дома Игорю Соколову, сыну покойного художника. Предлагаю, как в воду кидаюсь: только безумцы могут срываться из дому в такую погоду без срочной на то необходимости. Игорь откладывает утреннюю газету, допивает кофе и хладнокровно отвечает:

— Поехали!

2

И мы едем.

Сан-Франциско — небольшой город, пересечь его из конца в конец можно за полчаса. Через двадцать минут мы приближаемся к Русской Горке.