Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции

— Так и быть, отвезу вас на «Двор рыбака», но обещайте — ненадолго, — с трудом согласился Николай Иванович. — На сегодня у нас свои задачи. И как же Беркли? Надо успеть и туда тоже.

— Мы там бывали, Николай Иванович.

— Да, но мне хочется, чтоб вы посмотрели, где я там жил, где учился. Обедать будем в рыбацком ресторане на заливе. Сами вы его не найдете, популярное место, студенты и профессура Беркли, всегда очереди. А поужинаем в русском ресторанчике. Совсем простой, увидите — борщ, блины, котлеты. Выходцы из Харбина держат.

— Мы там были в прошлый раз.

— Да нет, об этом месте советские не знают! Этот напоминает столовки. Знаете, как дешевая столовка где-нибудь в Клину или в Кашире. Все, как в России. И чудные пирожные…

Мы переглянулись. Да, все, как в Кашире… И тем не менее расписание получалось уплотненным. Назавтра еще тяжелее. Но Николай Иванович Рокитянский так не считал: он ждал нас так давно! Так много времени прошло со дня нашего последнего приезда в Сан-Франциско, когда мы вместе ездили в Форт-Росс. И так много событий за последний год. И у Николая Ивановича накопилось так много мыслей. А жена у него (мы уже об этом упоминали) датчанка. Камилла. Милая, преданная Камилла, что она понимает в русских делах? Проживя с Николаем Ивановичем больше полувека, она и языка-то нашего толком не знает. Но все понимает. И в минуты, когда ее муж особенно горячится, она восклицает беспомощно, совсем по-детски: «Николя, Николя!», а он машет рукой, успокаивая на русском: «Ничего, Камиллочка, все нормально». И всякий раз, когда мы видимся, делается странно: откуда эта голубоглазая «заграничная» старушка Камилла? Почему Камилла? Настолько русским, нетерпеливым, несдержанным, пылким в свои семьдесят с лишним лет кажется рядом с рыхлой, блондинистой, с трудом передвигающейся «Камиллочкой» сам Николай Иванович.

Итак, быстро сфотографировались у уличного фотографа, замерши с дурацкими лицами на фоне пальм Юнион-сквера.

— Десять долларов, — картинно взмахнул потрепанной шляпой морщинистый старик фотограф. — Вот, на память.

— Николай Иванович, расплачиваемся мы.

— Нет я. Бери, парень, шкура ты американская. Дерет, пользуется местом. Зато на память с друзьями, да, Геннадий Владимирович? Я уже заранее боюсь, что вы уедете домой. Отзовут же вас когда-нибудь из Америки, правда? Теперь вот молюсь, чтобы вас подольше задержали. Улыбаетесь? Все равно я за перестройку каждый вечер молюсь.

— Николай Иванович, но дом есть дом. У нас там все — дети, работа.

— Все понимаю, дорогой мой, но и вы меня поймите. Я стар, новые друзья мне уже не под силу. Разные попадаются люди. А к вам я привык, у нас общие интересы. Правда, у нас общие интересы?

— Конечно, Николай Иванович. Только куда мы идем? Где ваша машина?

— Шагайте, шагайте, парковки в центре дорогие. На улице я запарковался, вон на том холме.

Минут десять мы карабкались по брусчатке по узким улицам. Куда-то скатывались, поднимались по холмам и снова покатили вниз, к морю. Наконец выехали к нужному месту. «Фишермен уорд» — «Двор рыбака».

«Двор рыбака» — место райское. С одной стороны голубой залив сливается с сияющим голубым небом. Набережная. Вдоль нее газоны с неописуемой яркости цветами. И кругом магазинчики, сувенирные лавки, рестораны. А вот и галерея, куда мы хотели попасть, одна из самых известных галерей города. Она вся распахнута окружающему миру, и входишь в нее, как в продолжение этих голубых небес, солнца, моря. Голубизна заполняет пространство, в котором как бы парят картины. Удивительно праздничное зрелище! И настроение праздничное. В таком месте, если есть деньги — в данном случае должны быть немалые, — непременно хочется купить что-то на память.

Выбор большой — Пикассо, Шагал, Миро, Лерой Ниман, живопись и литографии. И всюду в залах объявления: «продается». Все ясно, мы попали в галерею, где все вывешенное на стенах можно купить. А вот и русское имя. Знакомые яркие краски, знакомый почерк, знакомые сюжеты — Михаил Шемякин. Идем дальше. Межберг, Целков. И снова Миро, Шагал. Почетная компания.

Николай Иванович высокий, седой, мальчишеская челка на лбу. Он ходит, глядя на экспонаты сверху вниз. Иногда он патетически поднимает правую руку и хорошо поставленным профессорским голосом грозно вопрошает: «И это называется искусство?» — «Современное искусство», — отвечаем мы и идем дальше. Николай Иванович лишь недоуменно пожимает плечами.

Из административной половины галереи выходит невысокий молодой человек в холщовом костюме. Широкие брюки, пиджак с широкими плечами, и все это еще с оттенком местной сан-францисской моды. Ему лет тридцать пять. А может, всего двадцать. Не поймешь. Молодой, с быстрыми глазами.

Он подходит к нам.

— Серж Сорокко, — представляется молодой человек. — Совладелец галереи «Боулс энд Сорокко». — Все это он произносит по-русски и, так чисто, что сомнений нет — Серж Сорокко из свежей эмиграции. — Мне доложили, что в галерее русские.

— А вы откуда?

— Из Риги, — тут же понимает наш вопрос Серж.