Путешествие в Никс (ЛП)

Она услышала шелест, когда порыв ветра превратился в небольшой вихрь и налетел на нее. Кимеда попятилась, оступилась и ударилась головой о камни. Она ненадолго утратила сознание, и когда пришла в себя, то лежала на спине, уставившись в Никс.

В небесах ей явилось видение. Вместо божественных образов, это видение образовывалось из черных пустот меж звезд. Она различила громадных существ с утрированными рогами, похожих, на минотавров. Затем каждое из них раздвоилось, затем, каждые двое превратились в четырех. Существа преумножались экспоненциально, пока сотни силуэтов не затмили небосвод. Они выходили из раскрытой двери, из пылающей комнаты, бесконечной очередью, один за другим. Видение сменилось, и пылающая комната превратилась в воющую пасть. Лицо неясно клубилось, пока, наконец, его черты не успокоились. И Кимеда узнала в нем лик сатира. За всем этим стоял сатир.

Кимеда села. На ее затылке запеклась кровь, но она чувствовала себя странным образом удовлетворенной. Керан послал видение лишь для ее глаз. Для остальных смертных небеса являли лишь яркие туманности и яркие точки звезд. Она встала и направилась назад, вниз по тропе, ведущей к ущелью.

Стало быть, некоторые боги, подобно Керану, нарушали Безмолвие. И это ее ни чуть не удивляло.

ГЛАВА 2

Ксенаг восстановил Долину Скола после гнева Нилеи. С наступление Безмолвия, изумрудная трава проросла над обнаженной землей увеселительной поляны, и ручей вновь журчал посреди владений Ксенага. Он закрыл раскол в земле, скрыв пещеры, в которых постоянно пытали его кузницы. Это были не простые печи, выстроенные для ковки бронзовых мечей или железных плугов. Это были божественные кузни, возведенные Петросом, похищенным мастером Пирфора. Рожденный в Никсе, сам Петрос был создан по образу Бога Кузницы, и знал все тайны божественного творения.

И теперь Петрос принадлежал Ксенагу.

Ксенаг в издевательской жалости поцокал языком, наблюдая за свои краденым мастером. Ему не было жаль Петроса. Сатир никогда не чувствовал жалости ни к кому, как не знал он ни такое раскаянья, ни сострадания. Даже до того, как зажглась его искра, Ксенаг испытывал мало эмоций, если дело касалось кого-то, кроме него, самого. Если кто-то страдал, что ж, он просто не мог заставить себя переживать об этом. Правда, он мог притворяться. Он очень хорошо научился заставлять других думать, что ему было не все равно. Он знал цену сочувствующих объятий оказавшегося в беде «друга». Он делал громкие заявления о несправедливости мира. Ксенаг мастерски создал вокруг себя оболочку изо лжи, и даже безо всякой магии она работала до смешного хорошо. Его обожали сатиры в Сколе, что было крайне важно, когда вам нужен кто-то, кто сделал бы что-то за вас.

- У тебя нет друзей, верно? – спросил он Петроса. – Ты не чувствуешь ничего, кроме жара этой кузницы.

В ответ, Петрос в четком ритме бил молотом по наковальне, снова и снова. Недружелюбное создание, но Ксенаг не мог спорить с этикой его труда.

- Я собираюсь поставить мир на колени, - сказал Ксенаг. Ему хотелось кого-нибудь впечатлить. Сатиры в долине бродили с поникшими головами после бесконечных гуляний. Сейчас их можно было впечатлить и сверкающим камушком.

- Вот-вот начнется Великое Празднование, - сказал ему Ксенаг. – Я заставлю твоего хозяина рыдать.

Бряц, Бряц, Бряц. Молот Петроса мерно обрушивался на наковальню.

- Как творец, ты знаешь, что не все всегда получается идеально, - сказал Ксенаг. – Уверен, ты видел, как Пирфор забросил много прекрасных работ в топку, лишь потому, что те были недостаточно изысканы. Я считаю свои прошлые свершения полезными… но лишь подготовкой к грядущему.

На пару мгновений воцарилась тишина, пока Петрос поправлял бронзовую пластину.

Затем, ритмичное бряцанье продолжилось вновь.

У Ксенага не было шансов завоевать расположение Петроса, но это было не важно. Все остальные будут заворожены им. Пронизанные магией празднования сатира накапливали мощную энергию – достаточную для изменения основ самой природы Никса. Он создал зияющие пустоты в обители богов и зрении оракулов. Затем, невероятно, боги сами устранились в Никс, при минимальном вмешательстве с его стороны. Все было так идеально, кроме проблемы с той неизвестной женщиной и Мечом Пирфора. Он знал ее имя, но ему не нравилось его произносить. Он ткнул пальцем себя в грудь, в том месте, где еще свежая кожа едва затянулась над наконечником стрелы Нилеи. Боль эхом отдалась во всем теле. Когда она стихла, он с кристальной ясностью ощутил, словно сам создал весь этот мир, и был тесно связан с каждым его дюймом. Ксенагу нравилась мысль о том, что он хранит частицу Нилеи в своей груди. Это было доказательство того, что он был лучшее нее. Лучше всех богов. Они пытались убить его, и не смогли.