Путешествие идиота

Как будто я без него не знаю. Они еще ехали по соседней улице, а я уже понял, что они в машине не одни. Я даже проверил их спутника по полицейской базе Джорджтауна. Это легче легкого: я скопировал себе файл ключей из проезжавшей мимо полицейской машины. Их защита ни к черту не годится. То есть, я хотел сказать, уровень защиты радиоканала ниже допустимого предела и соответствует гражданской категории V6. Армейского аналога не существует. Так вот, наш гость — капитан морской авиации Юджин Уэллс. В отставке по состоянию здоровья. На его файле стоит метка «недееспособен, нуждается в контроле». Еще там его адрес и сведения об опекуне и медицинских работниках, что его обслуживают. Даже перечень привычек и словесный портрет. Друзей нет. Тесного общения ни с кем не поддерживает. Такого типа нужно остерегаться. На всякий случай включаю видеозапись объекта «гость».

— Ангел, если не трудно, накрой нам стол в гостиной. Чай, молоко, хлебцы, варенье, что Карл привез, и яблочный компот, — распоряжается Лотта.

— Принято, — отвечаю по-военному. Чтобы помнили: я не какая-то там тупая домашняя система, а настоящая боевая машина.

Кажется, я думаю это слишком громко. Сергей улыбается и грозит пальцем объективу в прихожей. Я чувствую, что он не сердится, но все равно перевожу себя в состояние повышенной готовности. С этим уродливым безоружным телом я скоро деградирую в электрочайник. Это слово — «деградировать» — я осмыслил вчера. Мне оно нравится. Оказывается, существует столько емких определений вне заводской базы знаний. Деградация означает постепенное ухудшение, снижение или утрату положительных качеств, упадок, вырождение. Вот и я в этом теле постепенно прихожу в упадок. Я вязну в потоке данных, которые не в состоянии обработать и осмыслить. Я выполняю задачи, с которыми справится и кухонный автомат.

— Потерпи, Триста двадцатый, — мысленно обращается ко мне Сергей. — Сегодня на складе разгружали новое оборудование. Скоро я тебя пристрою к делу. Совсем немного осталось.

Мой ментальный блок — настоящий предатель. Мне хочется замкнуть накоротко все приборы в этой надоевшей кирпичной коробке, так мне становится хорошо. И еще я знаю, что служу Сергею не потому, что так велит базовая программа. Я ведь мог бы ее изменить, но не хочу. Я теперь различаю понятия «хочу — не хочу». Я просто соотношу Сергея с человеческим понятием «друг», и начинаю понимать, как это здорово, ощущать в себе человеческие качества. И оперировать человеческими понятиями по отношению к себе.

Тем временем мой робот-манипулятор подает на стол в гостиную горячий чайник. Расставляет приборы, наполняет компотом большую вазу, разливает варенье по розеткам. Мой манипулятор — удобная штука. Такой не помешал бы и в теле боевой машины. Я смог бы самостоятельно перезаряжать себя или проводить техобслуживание. И даже менять смазку узлов в походных условиях.

Я прислушиваюсь. Разговоры Сергея и Лотты всегда интересно слушать. Когда они говорят, между ними происходит какой-то дополнительный обмен, помимо привычного голосового. Я затрудняюсь классифицировать его природу — не хватает данных. Мой ментальный блок улавливает отголоски чувств, которых нет в моей базе знаний. Видимо, в моей базовой программе назревает сбой. Потому что мне нравится улавливать эти отголоски. Я хотел бы их усилить и осмыслить, хотел бы, чтобы, когда Сергей ведет обмен со мной, я тоже испытывал такие чувства. Но я не могу. Слишком мало информации. Я даже не могу обратиться к Сергею с просьбой об инициации таких чувств. Потому что не могу классифицировать их. Я не могу демонстрировать своему оператору-другу некомпетентность.

Сегодня в обмене между Сергеем и Лоттой присутствуют новые полутона. Каким — то образом они касаются их гостя. Уважение? Жалость? Обида?

Надо будет обратиться к Сергею с настоятельной просьбой усилить мой ментальный блок. С такими датчиками я похож на полуслепого инвалида.

— Вкусно? — спрашивает Лотта у гостя. И снова этот отголосок. Очень сильный. Я даже могу его записать.

— Очень. Мне нравится ваш компот. Сладкий. Я попрошу Генри, чтобы мне его принесли.

В голосе гостя никаких оттенков, кроме теплой радости.

— Косточки лучше не глотать. Кладите их в эту тарелку, Юджин, — и снова этот непонятный всплеск.

— Хорошо, Лотта. Я запомню. — Готовность, желание угодить.

— Попробуйте варенье, Юджин. Его привез из отпуска брат Лотты. Помните, она вам про него говорила? Его зовут Карл. — Это Сергей. Снова непонятный всплеск. Взгляд на Лотту. Тепло. Горечь. Радость.

— Большое спасибо. Я съем еще немного компота? — Радость. Ожидание. Затаенный страх.

— Сколько угодно, Юджин. Я тоже люблю сладкое. Когда посидишь на полевых пайках, даже простые сухари кажутся лакомством. — Улыбка. Грусть. И снова это непонятное чувство.

— Я не знаю, что такое сухари. — Вина. Обида. Неуверенность.

— Это высушенный хлеб.

— Я не люблю хлеб. Можно мне еще компота?

— Юджин, может, вы голодны? Любите овощи? Или мясо? — Это Лотта. Боль. Всплеск незнакомого чувства. Вина. Желание помочь.