Путеец

В тот день пальто Отомацу тоже было покрыто заледеневшим снегом. Опустив голову, он неподвижно стоял у изголовья покойной. «Ото-сан, почему вы не плачете?» — спросила жена Сэндзи, пытаясь расшевелить его, но Отомацу только буркнул в ответ что-то невнятное.

(Я ведь путеец, негоже мне плакать из-за родни.) Тогда, глядя на Отомацу, который стоял, машинально комкая полу пальто, и не проронил ни единой слезинки, Сэндзи почему-то явственно ощущал стук колес Д-51 по рельсам и запах жирного паровозного дыма. — Слушай, Сэн-тян… — Отомацу снял шапку и пристроил ее поближе к печке. Это была фуражка служащего государственной железной дороги, темно-синяя с темно-красным околышем и колесом на кокарде. — Что? — Я-то ладно, но что будет с КХ? — Ну, что ни говори, а двенадцатая серия выпущена аж в двадцать седьмом году Сёва (1952 год по европейскому календарю). Мы с тобой тогда еще были кочегарами на Д-51. — И значит — на металлолом? — Наработался, хватит.

Оба прекрасно помнили тот день, когда новенький, с иголочки, КХ-12 подошел к станции Хоромаи.

Сэндзи обтирочными концами начищал колеса Д-51, а Отомацу, взобравшись на тендер, сгребал в кучу уголь. По обе стороны железнодорожного полотна плотной толпой стояли жители деревни, шахтеры. Когда сверкающий КХ-12 предстал взорам собравшихся, вынырнув из тьмы тоннеля, толпа издала громкий ликующий вопль, приветствуя его, словно вернувшегося с победой воина.

(Вот это да, Сэн-тян! Глянь-ка, тепловоз пожаловал. Вот так КХ-12!) — кричал с тендера Отомацу, размахивая лопатой. Крики «ура» не смолкали до тех пор, пока стоявший на краю платформы начальник станции не принял у машиниста жезл. — Да, раз уж и паренек, который подбрасывал уголь в паровозную топку, на пенсию собирается, наверно, жестоко заставлять работать КХ — в конце концов, чем он хуже людей? — К тому же, Ото-сан, ведь это едва ли не последний тепловоз во всей Японии, если постараться, его можно определить в музей или в парк железнодорожников, там он наверняка попадет в хорошие руки. — Может, попросишь, чтобы и меня заодно выставили в музее?

Оба наконец расхохотались. — А не пора ли нам и о Новом годе подумать?

После того как были погашены фонари на вокзальной платформе, зал ожидания озарился неясными отблесками снега. — Глянь-ка, кто-то забыл.

На одной из опоясывающих зал скамеек, растопырив руки, сидела целлулоидная кукла. — А, тут одна малышка играла. Я и не заметил, как она ушла.

Выскочив на подъездную площадку, прямоугольник которой был словно вырезан из окружающей тьмы, Отомацу огляделся. — Целлулоидный пупс. Сейчас такие редкость. Может, кто из пассажиров забыл? — Да нет, это девчушечка все здесь крутилась, я ее раньше никогда не видел. — Ну уж положим! Откуда взяться кому-то, кого ты не знаешь? — Видать, приехала погостить к родне на новогодние каникулы. Может статься, на машине. Совсем крошечная, вот такая, очень славная. У нее еще был красный ранец. — Ранец? — Она сказала, что весной пойдет в школу, поэтому отец купил ей ранец. Очень милая. Все вертелась вокруг меня, никак не отставала. «Глядите, — говорит, — господин начальник, какой у меня ранец». — Поняла, небось, что ты любишь детей. Своих детей у Отомацу не было.

Позади конторы находились жилые помещения: две комнатушки с маленькой кухонькой. На домашнем алтаре стояла фотография отца Отомацу в форме и фотография его жены в молодые годы.

Поставив на алтарь курительные палочки, Сэндзи некоторое время молча рассматривал фотографии. — Снимка дочки у тебя нет? — Да ведь ей и было-то всего два месяца, когда она умерла. — Я забыл, как ее звали? — Юкко. Она родилась десятого ноября, в тот день как раз выпал первый снег, ну мы и назвали ее Юкико — Снежное дитя. Помнишь, ты еще говорил — вот и невеста нашему Хидэо? — Помню. Хидэо учился тогда в средней школе. Когда я сказал: «вот тебе невеста», он надулся и отказался взять ее на руки.

Сидя друг против друга за низеньким столиком, они подливали друг другу холодное сакэ. Радио выключили, и звук текущей тоненькой струйкой воды назойливо отдавался в ушах. — Может, это дурно, но я ведь до сих пор считаю, сколько Юкко лет. Будь она жива, ей бы в этом году исполнилось семнадцать. — Она ведь была поздним ребенком? — Да, мне было сорок три, а жене тридцать восемь. Видать, судьба…

Отомацу редко жаловался.

Ночью Отомацу Сато проснулся, почувствовав, что у кассы кто-то стоит. Это было в тот миг, когда неизменно точные стенные часы пробили двенадцать. — Господин начальник, господин начальник! — донесся до него чей-то нежный голосок, ему показалось, что кто-то пытается заглянуть внутрь сквозь щели между пластинами из органического стекла. — Чудно, в такое время… Уж не захворал ли кто? — Стараясь не разбудить Сэндзи, который крепко спал, накрывшись с головой одеялом, Отомацу неслышными шагами подошел к окну и, приоткрыв штору, увидел девочку с красным шарфом на шее. Она стояла возле кассы, облокотившись на окошко.

Девочка была старше той малышки, которую он видел накануне вечером, но в узких глазах было что-то сходное. — А, ты за куклой?