Путаный след

— Мамка! — громко, на всю избу закричал небольшой, тоже русоволосый глазастый парнишка, вбегая в избу. — Мамка, перестань, слышь! — Парнишка обхватил мать за плечи и стал трясти ее, быстро приговаривая: — Мамка, мамушка, ну перестань! Он же у немцев работает, слышь! Да будет у нас сало, я ж пастушу теперь!

— Бог с ним, мне не сала жалко совсем, Митенька! Мне жизни жалко, — она всхлипнула и выбежала из избы. Митька бросился за ней.

— Мамка!

Сверлилкин закрыл глаза.

— Шашкин! — заскрипел он зубами. — Ну подожди ж!

Вернувшись к себе в сарай, Сверлилкин дождался ночи и пробрался к погребу, в котором Шашкин хранил, видимо, все припасы. На погребе всегда висел громадный амбарный замок, но такому мастеру, как Сверлилкин, это была не помеха. Он сунул в замок отмычку, покрутил, повертел, и замок открылся.

«Это нам проще, чем сверло заточить, — думал Сверлилкин, опускаясь по шаткой лестничке под землю. — Так, теперь спичку зажжем. Ишь ты! Вот оно где!»

Неровный свет спички выхватил из темноты большие белые бидоны, какие-то ящики и сундуки.

«И не прячет, гад. Уверен, что немцы не тронут его».

Он зажег еще спичку и увидел несколько свертков, лежащих на сундуке. Пощупал свертки — во всех было сало. Вот она, плата за его ремонты!

Взяв самый большой свёрток, Сверлилкин быстро поднялся наверх, запер замок и пробрался огородами к Тимохиным.

— Кто тут? — услышал он тревожный оклик, узнал голос Митьки. — Чего надо-то?

— Где ты, Митя? Чего не спишь? На-ка, парень, и помалкивай в тряпочку! — положил Сверлилкин сало в Митькины колени. — За мамкой получше приглядывай! Больно она у тебя горячая, не натворила бы чего!

— Дак я смотрю, — проронил из темноты Митька. — Когда смотреть-то, — добавил он, пошевелившись. — С коровами я целый день. А мамка из-за чего больше-то убивается, что, говорят немцы, как аэродром построют, так всех отсюда выгонют нас. В Германию, что ли. Дяденька Сверлилкин, ты у них работаешь, дак, может, слыхал: точно это или нет?

«Вон оно что… вот тебе и «неплохой немец», как Шашкин говорит! Конечно, всех выселят, у аэродрома не оставят!» — понял Сверлилкин.

— Да не волнуйся ты! Когда ещё аэродром готов будет. Это же не сверло заточить! Береги мамку! А чего это ты не спишь, а? — Он повернулся было уходить, но вдруг спросил: — Где у вас тут Домовщина? Далеко?

— Километров эдак с десять, даже поболе. Леса там большие. А что?

— С десять, значит? Ну ладно. Про сало никому, слышишь!

Не мог он никак угомониться в своем сарае, вертелся на топчане, задремывал ненадолго, но тут же вскакивал и выходил наружу.

Село спало так крепко и тихо, будто не было никакой войны, словно на земле покой да благодать.

Спали русские избы. Спали в них немецкие солдаты.

На всё село один часовой у комендатуры, да и тот, наверное, дрыхнет!

Утром, точно в семь выйдут на шоссе немецкие машины. Цепочкой потянутся к аэродрому сельчане, и он сам пойдет в автомастерскую, станет там промывать коленные валы да чистить и чинить немецкие маслопроводы. Вечером все придут домой. Немцы отправятся в кино, кинотеатр для них открыт в комендатуре, а сельчане начнут заниматься своими домашними делами.

Среди сельчан немало мужиков. Есть и такие здоровые, как Шашкин. Неужели их души примирились? У некоторых — да. Но не у всех же! Вон Митькина мать, дай такой винтовку только! И другие найдутся.

«Село сожгут», — вспомнились ему слова Шашкина. Может, и сожгут. Но и так не помилуют! Только аэродром закончат и начнут.

«Дети тут и женщины», — говорил Шашкин. А в Ленинграде? И женщины и дети в ополчение идут, все, кто может винтовку держать. Где же партизаны? Если всего в десяти километрах, то должны они знать про аэродром. Чего же тогда ждут? Давно пора навести тут панику, сорвать строительство! Да тут можно такое натворить… Всех немцев ночью в плен забрать, они и не встрепенутся! Непуганые ведь! Ни одного выстрела не слышали.

Не может быть, чтобы партизаны не знали об аэродроме. Наверняка их разведка следит за строительством. А что, если попробовать понаблюдать. Все равно он плохо спит.

И он стал по ночам забираться на крышу сарая или прятаться в кустах на берегу Безымянки.

Однажды ночью он заметил, как к немецкой машине прокрался какой-то человек…

Они доползли до бани, и незнакомец втолкнул Митьку в дверь.

— Все, — тяжело дыша, сказал он и зажег спичку, прикрывая её свет ладонью. Митька сразу узнал его. Сверлилкин, вот кто это!

Сверлилкин вытащил мину из мешка.

— Так я и думал! — проворчал он, разглядывая мину, пока догорала спичка. — Так я и думал. Где ты ее стибрил, а?

Митька решил молчать. Мало он знал этого Сверлилкина.

— Молчишь? Вдруг я немцам стукну, да? На такого дурака доносить!

Митька обиженно засопел, но снова смолчал.