Путаный след

Он ушел. Митя перебрался через забор и со всех ног пустился на станцию. «Нужно достать папирос. Нужно достать… Ишь, за две «Казбечины» поиграть дал, а ещё за одну обещал поговорить с начальством!» — думал он.

Но ему не повезло.

Приударил дождь, и раненых не выпускали из эшелонов. Они махали ему из-за закрытых окон, что-то поназывали на пальцах, но ничего было не понять. Митя, дрожа от холода, бегал от вагона к вагону, и все зря, только промок до нитки.

Лишь у паровоза он увидел курящего. Это был смазчик. Поставив к ногам огромную масленку, всю в желтоватых потеках, смазчик что-то кричал высунувшемуся из окна паровоза машинисту. Машинист тоже курил. Митя подождал, пока смазчик отойдет от паровоза.

— Дяденька, — попробовал он заговорить, — а из чего паровоз? Из чугуна или из железа?

— Из дыма, — небрежно бросил тот. — Шпарь отсюда! Дуй, говорят!

«Может, у мамы есть?» — думал Митя, направляясь домой.

Но мама ещё не пришла. Он поискал еду. Нашел на сковородке немного каши. Можно разжечь примус и разогреть кашу, но это слишком долго. Он съел её так — холодные скользкие крупины без масла. И, чтобы согреться, нырнул под одеяло. У него было радио — черный эбонитовый наушник; отец перед самой войной провел к его кровати. Митя любил слушать музыку, и отец сделал ему подарок. От отца не было ни одной весточки. Как ушел на фронт, так и всё. Митя терпеливо ждал, а мама стала курить. Нельзя ей курить — слабые легкие, но она курит и курит. И почти ничего не ест. Если бы пришло хоть одно письмо от отца!

Он взял наушник. Играла музыка. Теперь почти всё время играла музыка. Передадут сообщение о фронте, и снова музыка.

Закрывшись с головой, чтобы было теплее, Митя слушал музыку. Была она тихой и какой-то доброй. Словно кто-то говорил Мите: «Не бойся, все будет хорошо. Мама выздоровеет, придет с фронта отец, а ты будешь играть в настоящем оркестре. Ты ведь хочешь играть, верно?»

Митя понимал, что никто ему этого не говорит, что это его собственные мысли, но музыка успокаивала его ласково-ласково, и верилось, что всё так и будет.

«Только бы у мамы нашлась махорка. Хоть бы одна горсточка, — неотступно думал он, — тогда бы всё в порядке. Меня бы приняли в настоящие музыканты!»

Он проснулся оттого, что кашляла мама, и сразу понял, что у неё нет махорки. Она всегда так кашляла, когда нечего было курить.

— Ох, — задыхалась мама. — Митя-а, кха-кха, милый сын, нет ли у тебя чего? Слышишь, проснись! Кха-кха!

— Я не сплю, — печально отозвался он. — Ничего у меня нет.

— Ох, беда, милый сын, беда… — задыхалась она. — Лег… кха-кха… легкие плохие, от дыму морщатся, а без дыму жизни нет… — через силу говорила она. — О-о, ровно сверлит грудь что-то. Одну бы затяжку!

— Нельзя тебе курить, — буркнул он из-под одеяла.

— Нельзя, — задыхаясь, прерывисто прошептала она. — Да что сделаешь! Горю, милый сын.

«И я горю, — закусив губы, чтобы не разреветься, думал Митя. — Одну бы горсточку махорки достать для старшины! Всё, всё пропало! Нечего и ходить туда завтра. Не пойду».

Он не выдержал и заплакал под одеялом.

— Митя! — снова позвала мать. — Пошарь ещё, милый сын. На печи, в коробочках, на шкафу. Одну бы затяжку, а…

И тут Митя вспомнил! Давно, месяц назад, он принес со станции горсть махорки. Хотел отдать маме, но она была в тот день с табаком, и он решил спрятать добычу до худших времен. Он спрятал её в старый валенок и, конечно, она там, потому что мама никогда не догадается искать махорку в валенке.

«Есть, — обрадованно думал он, — пойду утром к старшине. — Скорее бы утро!»

— О-о, Митенька, покурить бы, — повторяла мама, кашляя все сильнее.

«Потерпишь, не могу я тебе отдать, — мысленно отвечал он ей. — Музыкантом буду. Настоящим».

Чтобы не слышать её, он с головой залез под одеяло и притворился спящим. А мать кашляла всю ночь, ходила по комнате, шарила повсюду.

Утром, едва проснувшись, Митя бросился к валенку.

— Где же она? — прошептал Митя, тряся валенок. — Неужели мамка нашла?! Нашла, — заметил он на столе тряпицу, в которой была махорка. Тряпица оказалась пустой.

Слезы сами брызнули из Митиных глаз.

«Никуда не пойду, — решил он. — Буду целый день спать. И завтра и послезавтра. Пока война не кончится!»

А старшина Пал Палыч утром направился в штаб училища. Начальник штаба и слушать ничего не хотел о новом воспитаннике.

— Нельзя, старшина, — говорил подполковник, листая какие-то бумаги и всё время отвечая на телефонные звонки, — у нас не детский дом, а военная точка. Прощай, старшина!

— Товарищ подполковник, — молил Пал Палыч. — Такой мальчишка на улице не валяется! Такой, может, один на целый город. Талант!

— Прощай, прощай, старшина!

— Товарищ подполковник, из него большой музыкант может выйти. Кончится война, в консерваторию пойдет. Будет всю жизнь благодарить, — не сдавался Пал Палыч.

— В консерваторию? — покачал головой начальник штаба и устало поглядел на старшину. — Дочка у меня там училась… Погибла. Способный мальчишка?

— Очень! Слух необыкновенный! — Старшина понял, что всё в порядке.

— Оформляй. С меня потом голову снимут, да уж ладно!