Путаный след

— Не волнуйся ты! Пусть только построят, вот тогда и будет взрыв. Не чета твоим хлопушкам! С этого аэродрома они никуда не полетят, в этом я тебе ручаюсь. Однако тебе пора. Путь до развилки тебе хорошо знаком. Оттуда пойдешь возле леса. В деревни не заходи. Держись все время края леса. Дойдешь до реки, не вздумай идти через мост — охраняется. Переплывешь и опять к лесу. Там тебя обязательно партизаны остановят. Только заставу здесь пройди. А сейчас — главное!

Механик достал из кармана пухлую книжку.

— Вот она! — погладил он черную обложку.

— Что это?

— Что? Вся моя жизнь! Здесь то, из-за чего я торчу у немцев, работаю на них, отдавая все силы и ум. Честно работаю, заметь! Здесь то, из-за чего партизаны ушли отсюда, чтобы не пугать немцев, понял?

— Нет, не понял.

— Сейчас я тебе объясню. Ты должен всё знать, чтобы понимал, что я тебе доверяю. Впрочем, сам погляди! На!

Сверлилкин бережно взял книжку, раскрыл её и увидел столбцы каких-то цифр.

— Не соображу что-то. Цифры только.

— Какие цифры! Здесь всё. Эта самоходка и все те орудия, что мы здесь ремонтировали. И аэродром, и мощность новой брони… — механик махнул рукой. — Всё здесь! До последнего винтика!

— Вот что, — тихо сказал Сверлилкин. — А-а, — протянул он, — понятно. Этой вещи цены нет тогда. Это же государственная штука!

— Правильно! Сообразил!

— Вы мне это доверяете? А вдруг не дойду? Не сумею. Что с этим делать тогда? Сжечь?

Механик отрицательно покачал головой.

— Нет, нет! Ты дойдешь. Иначе нельзя. Ты меня понял? — он повторил: — Иначе нельзя! Умереть не имеешь права, пока не дойдешь! Ясно?

— Ясно, — сказал Сверлилкин, пряча книжку за пазуху. — Слушаюсь.

— Должен был через неделю связной явиться, да меня снова болезнь валит. Могу в госпиталь угодить раньше срока. Это и заставило меня за тобой следить столь тщательно. Я давно в тебе своего учуял, но проверить надо было.

— А-а, ясно, ясно. А что болит? Сильно?

— Сильно ли? Да нет… уже притерпелся. Старая у меня болезнь. Чахоткой раньше звалась. А я ещё курю!

Перед Сверлилкиным сидел как бы другой, незнакомый ему человек. Исхудалый и седой, с лихорадочно горящими глазами, с крупными обильными каплями пота на большом морщинистом лбу. Он сгорбился на железном сиденье, как старик, и стал долго и трудно кашлять.

— Ты уж прости… я должен покашлять. Прости…

Неужели это он, всегда тщательно выбритый и отутюженный, неподступно-высокомерный механик Соколов? Тот самый, с которым за руку здоровается немецкий комендант и выполняет все его требования? Неужели это он! Старый, больной человек!

Сколько же сил ему надо, чтобы преображаться и играть такую трудную роль?!

«Не-ет, — подумал Сверлилкин, продолжая с болью и уважением глядеть на механика. — Я бы так не смог! Воевать я могу, в разведку пойти могу, мины ставить — пожалуйста, но вот так… На это мало кто способен. Очень редкие люди. Я про таких слыхивал, но не верил…»

— Будешь когда-нибудь в Ленинграде, позвони по такому телефону: А, два шестнадцать семьдесят девять. Запомнил?

— Как в сейфе! Что передать?

— Что передать… — Соколов горько улыбнулся, — передай что-нибудь… Что директор послал привет из Брянских лесов. Впрочем, это так… фантазий!

— Туберкулез? — задумчиво переспросил Сверлилкин. — Зачем вам тогда здесь оставаться? Пошли со мной. Я вас на себе дотащу. Вы не смотрите, что я такой. Я сильный. Вас дома вылечат, — он разволновался и стал размахивать руками. — Дома обязательно вылечат. Пошли, а? Со мной не пропадете.

— Тише, тише. Размахался! Домой бы неплохо, конечно… Никуда я не могу уйти отсюда. Скоро техника начнет на аэродром поступать. Новая техника! Понимаешь? А теперь всё. Давай без задержки. Что еще у тебя, — спросил Соколов, видя, что Сверлилкин всё ещё не уходит.

— Вы уж не сердитесь, простите меня. Чуть я вас…

— Ладно, ладно. Всё пока в порядке! Давай обнимемся, что ли.

— Правильно! Вот это правильно!

Они обнялись, а потом Сверлилкин приподнял крышку люка, прислушался и прошептал;

— Тишина. Мне это проще, чем сверло заточить! Я пойду.

Бесшумнее кошки он скользнул наружу.

Так же бесшумно двинулся в темноте по селу, делая короткие остановки, чтобы прислушаться. Дождь лил и лил. Ни в одной избе не было света. Только в самом конце села два раза вспыхнул фонарь. Застава! А ему именно в ту сторону. Надо подкрасться поближе и выяснить обстановку.

Он так и сделал. Добрался до последних изб, затаился и услышал немецкую речь. Потом раздался и сразу смолк переливчатый вздох губной гармошки.

Кто-то сердито крикнул по-немецки сзади и совсем рядом.

Сверлилкин крепко прижался к скользкому, пахнущему теплой прелью стволу какого-то дерева…

Нельзя, нельзя ему попадаться. Своя жизнь — ладно! Сто раз умирал уже. Такое дело доверили!

Вчера Митька вел его не здесь, а через какую-то лазейку. Где-то за огородами. В темноте не сыщешь, да и как теперь выбираться отсюда? Стоит им посветить фонарем как следует, и он пропал…