Путь войны

Он перевел дух, сделал огромный глоток остывшего настоя.

— Вся наша военная медицина рассчитана на две вещи, — продолжил хирург. — На ограниченность конфликта и соблюдение неких правил. Сражаются батальоны, полки, самое большее — бригады, а дивизии вообще чисто тыловая формация, для снабжения, ну не мне тебе рассказывать. Красный крест — святое. Можно резаться уже на ножах до последнего бойца, жрать траву и лизать росу, но раненых — извольте в тыл. А того, кто их тронет, сам же противник отправит под трибунал. «Законы и обычаи войны»!

Зимников внимательно слушал, подперев голову крюками, металлические штыри врезались в кожу, словно медицинские штифты на постпереломной растяжке.

— Что получается — раненых мало, и им почти всегда гарантировано наилучшее обхождение. Это было. А что теперь? Теперь за неделю, да что там, за день-два госпиталь получает столько пациентов, сколько раньше и за год не поступало. Я сам стоял со скальпелем под Саарлуи — чертов конвейер, по десять человек в час! Врачи сходили с ума у меня на глазах, потому что это я тренирован штопать в любых условиях, хоть бритвами и швейными иглами, а они в большинстве — кабинетные медики. Белый кафель, электричество, дистиллированная вода из специального крана, сколько нужно, подогретый физраствор из другого крана, доноры крови… Нет лекарства — снял трубку и гироплан доставит все требуемое. Сейчас гребут всех, кто может держать скальпель, но они не умеют! Врачи из резервистов читали Пирогова как один! И копируют его один в один!

Поволоцкий рубанул ребром ладони по столу с такой силой, что подпрыгнули чашки.

— Перевязочный пункт — полверсты от передовой! Уставные четыре километра до полкового лазарета — нормативы времен Ольги и Мировой! Как будто нет ничего серьезнее трехдюймовок! Как будто красный крест хоть что-то значит для этих тварей! — он яростно махнул в сторону окна. — Десять километров от фронта — это самое ближнее для медпункта, иначе их на раз накрывает артиллерия. Но как быстро таскать туда раненых? На чем? И так во всем…

Он сник, опустил руки на колени, склонив голову.

— Вот так во всем, — негромко повторил хирург. — Беда не в том, что чего-то не хватает и надо больше подвезти. Беда в том, что вся наша военная медицина рассчитана на одну войну, по четким правилам. А мы ведем совсем другую, и в ней правил нет вообще. Действующая система не плоха и не мала, она просто не годится — устарела, как трехшереножный строй и кавалерия. Сейчас идет индустриальная мясорубка, это эпидемия смертности, какая Пирогову и в кошмаре бы не приснилась! А мы все пытаемся лечить чуму примочками, и никто меня не слушает. Те, кто сталкивается со всем этим лично — у них нет времени и сил, те, кто выше — затыкают дыры… Насколько я могу судить, у нас некомплект хирургов — процентов семьдесят.

— Се… семьдесят? — переспросил майор.

— Именно так. На дивизию в пятнадцать тысяч человек требуется двадцать пять врачей, из них хирургов семнадцать — а в мирное время нормой считается один хирург на пять тысяч. Так что, с возвратом в строй у нас, боюсь, очень кисло. Лучше Мировой войны, но — и только. Вся надежда на то, что нормально будут готовить пополнения…

— Пополнения! — рявкнул Зимников, майор вскочил со стула и закружил по кухне, яростно жестикулируя. В свободной пижаме, с руками-крюками он очень сильно смахивал на ожившее пугало. — Пополнения! Был я вчера в тренировочном лагере, здесь под Железноводском тренируют мотопехоту. Мать их! Я пишу доклады о том, как мой батальон выбили в ноль в три приема! Как мы не смогли даже удержаться за естественную преграду. Я вытаскиваю Таланова чуть ли не из операционной — у бедолаги трещина в черепе — чтобы он расписал технику пехотного штурма Рюгена. Мы — десантники, элитная часть, лучшие войска Империи. Но из двухсот пятидесяти осталось семнадцать, лишь семнадцать, считая нас с тобой! И половина — инвалиды. Это о чем-нибудь да говорит! И что я вижу?!

Безрукий солдат с лязгом скрестил крючья, словно поражая невидимого противника.

— Они воспитаны на фильмах о первом годе Великой Войны! Пехота на манерах подравнивает цепь. «Примкнуть штыки!» — любимая команда молодых добровольцев. Говорю им, что я в пятнадцать лет тоже писался кипятком от Эйзенштейна и штык-атаки! Но это не прусская кампания, то было семьдесят лет назад! А что в ответ? В ответ мне цитируют мой же обзор — ведь Таланов удержал приют и вырезал штурмовую команду в штыковом бою! Я спрашиваю — и сколько наших осталось после? А это уже не важно — отвечают мне, у тварей силы надломились. Погоним ссаными тряпками!

Шумно выдохнув, майор рухнул на стул, вытирая рукавом пижамы раскрасневшееся лицо.

Поволоцкий молча покопался в шкафчике, решительно отодвигая в сторону банки с натурмедициной. Достал из дальнего угла пузатую склянку темно-коричневого стекла с притертой пробкой, прихваченной дополнительно пергаментным листком и суровой нитью.

— По паре капель не повредит, — пояснил он, впрочем, густой и пряно-тяжелый запах, поплывший по кухне, можно было не комментировать.