Путь веры

Больше всего молодая женщина переживала, что за всё это время так и не смогла стать в этой семье своей. Стать поддержкой и опорой для собственного мужа у Тани не получалось. Роман, хоть и был папенькиным сынком, больше ничьего руководства над собой не терпел, а любые попытки жены в чём-то ему помочь и что-то посоветовать воспринимал болезненно. Он ведь прекрасно осознавал, что его подчинение отцу, выдаваемое за разумное уважение, на самом деле обыкновенный инфантилизм. Позволить себе минимальный анализ своего поведения означало бы покинуть комфортную безопасную зону, пуститься в свободное плаванье, где пришлось бы действовать и принимать решения самостоятельно, а это ответственность. Нет, нести ответственность за что-либо Роман Цветов не привык. Он изначально согласился быть бессловесной тенью отца, выполняя роль «галочки», поставленной в графе «дети» – обязательного пункта для ответственного и положительного гражданина Страны Советов. Дети как бы подтверждали серьёзность гражданина, а в случае таких граждан, как Андрей Васильевич Цветов, они должны были быть совершенно определёнными, соответствовать конкретным параметрам и служить своего рода фасадом жизни сотрудника и руководителя Комитета Государственной Безопасности и никогда не пытаться оспорить эту свою роль.

Вот Роман и служил, оставаясь вечным «enfant terrible»[1].

Таня и из дома-то старалась выходить пореже, только на работу, в магазин или поликлинику. Ей было стыдно, что уж таить. Неловко показываться на глаза людям, впечатлённым было её «счастливым билетиком» – удачным браком с членом, в их тогдашних представлениях, элит советского общества. Никто ведь не знал, что на самом деле представляет собой её хвалёная семейная жизнь и что творится с нею самой, каждый день боящейся банально рехнуться от рутины и пустоты внутри. Само проживание в одном из самых пафосных домов столицы как будто бы обязывало её быть особенной. Светиться счастьем, излучать успешность, быть, быть, быть кем-то!

А кем она была на самом деле?

Очень быстро из современной, восторженной и активной девушки, сама того не замечая, Таня превратилась в унылую рядовую тётку. Не развивающуюся в профессии, не рвущуюся к общению с подружками, не приглашающую никого к себе и не ходящую по гостям. Она ничем не интересовалась, а всё прошлое, как пересказанные кем-то сны, казалось нелепым.

Прекратив общение с некогда близкими людьми без видимых на то причин, а как-то по обоюдному согласию, Таня заодно потеряла связь и с самой собой. Кем была? Зачем? Что дальше? Видеться ни с кем не хотелось – ни с подругами, теперь уже, конечно, бывшими, так как всех разнесло по разным их жизням и ничего общего между ними не осталось, ни с родными. Тане не хотелось даже в зеркало смотреться. В нём она видела мутную, еле читаемую за отражающей поверхностью Неудачу.

Всё, буквально всё, составлявшее жизнь этой женщины, в одночасье исчезло, будто и не было до замужества ни детства, ни юности, ни учёбы в институте. И мыслей никаких не было. Только машинальное передвижение по прямой, к завершению.

Возможно, так бы всё и шло своим чередом. В конце концов, сколько таких судеб знает мир. Человек никогда не может угадать, так и сяк перекладывая линии вероятностей, только одного: фактор неожиданности. Критический он будет или станет чудом.

* * *

Шли предновогодние недели. Город постепенно погружался в праздник, был наряден и весел. И с погодой повезло: пушистый снежок, не ветрено и тепло. Таня Новый год любила, и даже в квартире, где ничто так и не стало ей мило, в новогодней ночи всё казалось не таким уж унылым и пугающим. Может быть, в этом играло роль, что не спал и весь дом, как бы становясь свидетелем всему, что происходит. И никаких ужасных снов, никаких несанкционированных проникновений в её сознание, подсознание, душу и… Тело.

Не каждый раз, лишь иногда, во сне, когда снилась неизвестная ей блондинка, Таня физически чувствовала тяжесть, будто на ней кто-то или что-то лежит. Проснуться она не могла, так как не осознавала, что спит, но после таких снов с физическими ощущениями наутро всегда тяжело пробуждалась. Болело тело, больно было открыть глаза, но больше всего болела душа, подспудно чувствующая, что происходит что-то ужасное, а повлиять на это не могущая.