Путь в один конец

В кабинете комиссара я увидел Плас-Вандома, ювелира из Панье, у которого купил кольцо для Лилы, потому что подарок для невесты порядочные люди не крадут, — так вот этот самый ювелир сидел в кресле, сложив ручки на брюхе. Я выбирал престижную фирму, а когда на красном кожаном футляре белыми буквами вытеснено «Плас-Вандом, Париж», — это солидно. «Садись!, — приказывает мне комиссар. — То есть садитесь». Видно, префект наказал ему, чтобы все было без сучка, без задоринки. Я сел. И тут Плас-Вандом меня как обухом по голове огрел: я, говорит, ограбил его лавку. Комиссар спросил, узнаю ли я футляр. Еще бы не узнать — они его нашли у меня в кармане, когда обыскивали в кафе, я ведь не такой чурбан, чтобы дарить невесте кольцо, едва успели сесть за стол. Но я за него заплатил, выложил восемь с лишним тысяч, честь по чести! А Плас-Вандом уперся: цена верная, но кольцо я у него, видите ли, украл.

Комиссар спросил, есть ли у меня чек. Я пожал плечами — не стану же я дарить кольцо, завернутое в чек, что я, приличий не знаю! Он предупредил, что все, что я скажу, может быть использовано против меня, и я сначала чуть не засмеялся — вот и будь после этого честным! — а потом чуть не заплакал, когда вспомнил, что чек-то я и не спросил, забыл — не так часто что-нибудь покупаю.

— Спросите, — говорю, — у Плас-Вандома, чек у него.

Хотя сам понимал: сказать такое — все равно что ничего не сказать. Плас-Вандом вздохнул, покачал головой и воздел глаза к потолку. Тут я вскочил и чуть ему не врезал, но меня удержали и усадили, разорвав попутно фирменный рукав, так что больше уж я не рыпался, спросил только, когда вернется из отпуска Пиньоль, да и это было не очень удачно, они только обозлились на меня, снова засунули в обезьянник, и там, в компании торчков, я разрыдался, как девочка, потому что такая несправедливость случалась со мной первый раз в жизни.

Потом я подумал про атлас: он остался у меня в фургончике, который даже не закрывается; если у меня его украдут, это будет еще хуже, чем потеря Лилы; ее я любил просто так, потому что мы вместе выросли, атлас же — бескорыстный подарок человека, который делился со мной знаниями, а это самое главное на свете, это мои корни, моя связь с миром, и вот теперь у меня все отнимут, а галстук отнимать не стали, чтоб я сам убедился, какой я трус: вешаться не пожелал, зачем-то еще хотел жить.

День прошел, как будто перелистнулась страничка, притом пустая страничка. Обо мне все забыли, все, что у меня было, подошло к концу — хотя и была-то самая малость. Впрочем, жаловаться не на что: девятнадцать лет прожил и никому ничего плохого не сделал, не считая Плас-Вандома, которому свернул-таки шею, представив, что вилка — это его голова. Поэтому варево, которое мне принесли, пришлось есть пальцами, так я отметил свою помолвку, ну и ладно, пусть себе Лила станет шлюхой, пусть продается по пять франков за кило живого веса, я так любил ее, так долго и так сильно, любил только ее одну, жизнь была так прекрасна, когда мы с Лилой купались в море в Ньолоне, и лучше бы старый Вазиль оставил меня гореть в моем «аметисте» на фриунском повороте.

Наступила ночь, весь обезьянник дружно храпел, а я не мог глаз сомкнуть, перебирал в уме все, что случилось, что было и чего не было — лишь бы не думать об атласе и совсем не упасть духом.

На другой день меня перевели в одиночную камеру. Явился какой-то тип в темном костюме, попросил меня встать, повернуться, улыбнуться. Потом облегченно вздохнул и сказал комиссару:

— Ну вот, этот подойдет!

Комиссар сказал мне «спасибо», и они вышли из камеры. От нечего делать я подумал о Мамаду М'Ба, герое эфиопской легенды, и стал представлять, как меня поведут продавать на рынок рабов, но у меня ничего не вышло. Перед глазами стоял Ражко, его улыбка, его гитара, его проворные пальцы. Он научил меня моему ремеслу, Лила наверняка была бы с ним счастлива, а он умер ни за что ни про что. Я мысленно просил у него прощения.

Наконец появился Пиньоль, вышел из отпуска. Я думал, он меня отпустит, но не тут-то было, я сразу это понял по его кислой физиономии. Он сказал, что дело не во мне лично, я должен понять. Я сказал, что все понимаю, кроме подлости Плас-Вандома. А он сказал, что Плас-Вандом — это только деталь. Вот как? Что ж, я согласился, главное — мой атлас. И попросил его сходить ко мне, а он говорит: незачем, его коллеги уже ходили, собирались сделать обыск, а там ничего нет.

— Совсем ничего?

Он положил руку мне на плечо. У меня уже кто-то «побывал», и по тому, как он произнес это «побывал», мне все стало ясно… Значит, остался только фургончик, пустой каркас. Специально спрашивать про атлас я не стал — зачем лишний раз расстраиваться. У нас, как у зверей: пока ты со всеми, тебе помогают, но если ты ранен — тебя прикончат в интересах стаи. Ничего не попишешь.