Путь в никуда

Только сейчас я будто разом угодил из цивилизованного настоящего в языческое прошлое. Огромный зал с низкими сводами, освещенный множеством чадящих свечей, бросающих кровавые отсветы на грубо обработанный камень стен. На полу начерченная чем-то бурым пентаграмма, внушающая трепет одним своим видом. В помещении тринадцать закутанных в черные кожаные плащи фигур, дюжина которых рассредоточена по знаковым углам на магическом рисунке, а еще одна находится пугающе рядом. Руку протяни и можно коснуться складок маслянисто отливающей, как будто покрытой растопленным жиром, одежды культиста. На головы накинуты глубокие капюшоны. Кажется, что вместо лица там скрывается пожелтевшая от времени кость, объятая маревом тьмы. И только пылающие желтым светом глазницы злобно зыркают из дымной мглы.

Ракурс обзора непривычно высок, как будто сознание лишенное тела парит над головами участников действа. Перевожу взгляд вниз и невольно вздрагиваю: кажется, я знаю, кто станет коронным блюдом на этом празднике смерти.

Зловещим постаментом последи зала стоит грубо вытесанный из антрацитово-черного камня алтарь, покрытый рунической вязью. А на нем, растянутый за руки и за ноги, покоится обнаженный мужчина, почти мальчишка. Его глаза с ужасом смотрят на происходящее, бледные губы скороговоркой шепчут бесполезные сейчас молитвы. Богам нет дела до мирской суеты. Что есть одна жизнь в рамках целого мира? А вот одна смерть может дать силу способную пробудить к жизни нечто более зловещее, чем может осознать человеческий разум.

Жрец взмахивает неестественно иссохшейся рукой, и своды зала заполняют тягучие, проникающие в самую душу слова забытых гимнов. Странно исковерканные фразы не напоминают ни один из языков современного мира, но я каким-то шестым чувством понимаю, что ни к чему хорошему выводимые скрипучими, осиплыми голосами песнопения воззвать не могут.

Громкость и ритм нарастают постепенно, и с каждой октавой сужается кольцо фигур вокруг обреченной жертвы, распростертой на алтаре. Отзвук собственного пульса в ушах, как бой барабана: все быстрее и быстрее. Язычки пламени свечей с шипением взметаются вверх с каждым словом, добавляя свой вклад в симфонию звуков. Пугающий ритм гипнотизирует, не дает мыслить разумно, сопротивляться, действовать. Жертва на алтаре даже не пытается вырваться, лишь следя расширенными зрачками за неотвратимо надвигающимися фигурами в балахонах.

На самом высоком звуке жрец вскидывает руку и в когтистых пальцах блестит остро заточенная сталь изогнутого серпом лезвия. Пугающе медленно режущая кромка опускается к коже пленника. Звуки нарастают, слова сливаются в какую-то неразличимую какофонию, а барабаны бухают все яснее, как будто адский оркестр оккупировал пространство у стен, поддерживая своей музыкой таинство жертвоприношения.

Мальчишка кричит, протяжно, жалобно, дергая руками в бесплодной попытке прикрыться, защититься от неотвратимо надвигающейся опасности. Но конечности связаны на славу, и лезвие беспрепятственно касается беззащитного живота жертвы. Крик взвивается болевыми нотами.

Я дергаюсь вперед, не в силах выносить чужие страдания, в безнадежной попытке помочь обреченному человеку. И понимаю, что не в силах и шелохнуться. Даже прикрыть веки, чтобы не видеть творящегося ужаса, не могу.

Лезвие прочерчивает глубокую линию, сразу наливающуюся кровью, стекающей по бокам. Еще одна линия перпендикулярно первой, оканчивающаяся причудливым вензелем. Пленник кричит безостановочно, срывая горло, но его мольбы теряются в словах потустороннего в своей силе гимна. Жестокая пытка продолжается. Жрец вырезает на живом полотне руны заклинания, вливая в них силу яркими всполохами огня, от которого несчастный просто заходится в мучительных криках. Кровь течет по желобкам, стекая в подставленную чашу из желтого металла с такими же руками, что и на алтаре.

Мне жутко, желания наблюдать за чужими мучениями нет никакого. Но я сейчас не хозяин собственному сознанию и не могу повлиять на действие ритуала. Даже проснуться не могу. И от этого становится еще страшнее.

Еще живое тело планомерно покрывается символами призыва потусторонней сущности, неся боль и страдания приносимому в жертву человеку. Он уже не может даже кричать, только хрипит сорванным горлом, отзываясь на каждое жгучее прикосновение ритуального кинжала.

Но вот жрец остановился, занеся клинок, а окружающие звуки достигли своего апогея. Секундная задержка, как передышка перед неизбежным, и вместе с яростным боем барабанов и последними звуками гимна кинжал несется к сердцу жертвы. Вокруг сгущается осязаемая тьма, как монстр вот-вот готовый выскочить в мир, неся ему погибель.