Путь в Иерусалим

В тот день быстро стемнело, и погода резко переменилась. Поднялась буря. Разговаривать на дворе было невозможно, и брату Гильберту и Арну сказали, что они могут встретиться в парлатории, рядом с залом капитула. Когда Арн в развевающейся на ветру рясе быстро шел по галерее, он молился о том, чтобы Гудрун и Гуннар нашли по дороге убежище от первой осенней бури, чтобы их могло согреть еще что-то, кроме любви. Хотя, думал он, любовь их настолько сильна, что защитит их как от жизненных тягот, так и от непогоды, которая сейчас бушевала на дворе.

Когда Арн пришел в парлатории, брат Гильберт, чисто вымытый, со все еще мокрыми волосами, уже ждал его. Юноша быстро открыл и снова закрыл дверь, и пламя трех свечей слегка заколебалось. Сперва они вместе прочли Патер Ностер, а потом стали молиться каждый про себя, перед тем как заговорить.

Наконец брат Гильберт поднял глаза после своей молитвы. Взгляд его выражал нежную любовь к воспитаннику, но также и глубокую потаенную печаль, которую Арн замечал у него лишь иногда.

— Я — брат нашего ордена Гильберт из Бона, ты это знаешь, — медленно начал он. — Но меня звали так и в другом ордене, родственном нашему, в нашем воинствующем братском ордене, у которого тот же духовный отец, что и у нас, и тебе известно, кто это.

— Святой Бернард Клервосский, — кивнул Арн, положив руки на тяжелый дубовый стол и склонив голову в знак того, что теперь он будет только молчать и слушать.

— Верно, он и никто другой, — продолжал брат Гильберт и глубоко вздохнул, — он и никто другой создал также Священное воинство Господне, орден рыцарей-храмовников, в котором я сражался во славу Господа двенадцать долгих лет. Это значит, что двенадцать лет я был рыцарем в Святой Земле, и в бою я встречал больше тысячи воинов, плохих и хороших, храбрых и трусливых, искусных и неумелых, и никто не мог победить меня. Как ты, наверное, понимаешь, этому есть теологическое объяснение, все зависело не только от моей физической силы. Но в данный момент я опускаю эти подробности. Следовательно, суть в том, что я никогда не встречал человека, который превосходил бы меня в искусстве владения мечом или копьем. Речь, однако, идет только о сражении верхом на лошади, и я говорю это не ради хвастовства, ты знаешь, что здесь никто не хвалится. Я говорю это потому, что так и было и чтобы ты ясно уяснил себе, у кого ты учился искусству обращения с мечом, копьем, щитом, луком и, что важнее всего, с лошадьми. Прежде чем продолжить, я должен из чистого любопытства задать тебе один вопрос. Тебе это действительно никогда не приходило в голову?

— Нет, — ответил Арн неуверенно, сбитый с толку мыслью, что в течение всех этих лет он скрещивал меч с превосходящим его соперником, у которого было благословение свыше. — Нет, во всяком случае, не сначала, ведь тогда были только ты и я. Но когда я впоследствии стал думать о людях, которые пытались убить меня, о том, как они по-детски неуклюже обращались с мечом, я удивился. Ведь ты и они, дорогой брат Гильберт, в своем искусстве далеки друг от друга, как небо и земля.

— Да, давай здесь остановимся и немного поговорим об этом, я думаю, что для тебя это не опасно, а даже полезно. — Брат Гильберт словно собирался поменять тему разговора, как будто он уже сказал то, что должен был сказать. — Если я правильно понимаю, один из них заходил сбоку и сзади и целился тебе в голову, не так ли?

— Да, кажется, так, — помедлив, сказал Арн. Ему не понравился тот оборот, который принял теперь разговор.

— Ты, разумеется, ушел от удара и одновременно поменял руку, и тогда человек перед тобой открылся, его взгляд был направлен не на твой меч, а на голову, которая, как он думал, должна была упасть на землю. Ты увидел брешь в обороне и сразу же бросился в атаку. Но ты успел сообразить, что должен быстро обернуться и прыгнуть в сторону, чтобы второй снова на тебя не напал. Ты так и сделал. Второй человек успел поднять свой меч, но должен был поменять ногу, ты увидел открытым живот, от локтя до согнутого колена, и снова ударил. Так все произошло, быстрее, чем ты или кто-либо другой успел бы подумать. Правильно?

Брат Гильберт говорил с закрытыми глазами, сильно сосредоточившись, словно он наблюдал внутри себя то, что произошло.

— Да, именно так, все верно, — ответил Арн, стыдясь. — Но я...

— Нет! — прервал его брат Гильберт и поднял руку в знак предупреждения. — Не извиняйся больше за это, ты уже прощен. Вернемся теперь к тому, что велел мне разъяснить тебе отец Генрих. А именно: не имеет значения, будь эти мужланы втроем или вчетвером, ты мог убить их всех. Честно говоря, я не думаю, что там, за стенами монастыря, тебе есть равные с мечом, по крайней мере в этой стране. Теперь представь себе, что ты и я действительно стали бы сражаться не на жизнь, а на смерть. Как ты думаешь, что бы случилось тогда?

— Ты бы ударил меня, прежде чем я успел бы моргнуть два... может быть, три раза, — ответил сбитый с толку Арн. Он не мог представить себе ничего подобного.