Путь в Иерусалим

Однако среди певчих он оказался не единственным, кто обучался пению у цистерцианцев, — на хорах стояла и Сесилия дочь Альгота, которая в последние годы воспитывалась по очереди со своей сестрой Катариной в монастыре Гудхема, возле озера Хурнборгашен.

И первое, что услышал Арн, войдя в холодную церковь, — это ее голос. Чистый, ясный, он звучал выше всех остальных голосов, и Арн изумленно приостановился, вслушиваясь в него. Он никогда не слышал такого прекрасного пения и подумал, что это сопрано какого-нибудь мальчика. Так и он сам пел когда-то в детстве в Vitae Scholae, Школе Жизни, но сейчас ему казалось, что этот голос звучит лучше, в нем было больше полноты и жизни.

Арн остановился вдали от хора и не мог видеть, кому принадлежал этот небесный голос, да его это пока и не волновало. Он опустил глаза, глядя на каменные плиты пола, чтобы ничто не отвлекало его от слушания, от мельчайших нюансов пения.

Когда хор пропел четыре из шестнадцати стихов, из которых состоял гимн, священник прервал певчих, чтобы сделать замечание второму голосу. Тогда Арн подошел поближе и поприветствовал священника, робко поклонившись певчим.

И тут он впервые увидел ее. Перед ним была словно Биргитта из Лимфиорда, но уже взрослая, — та самая Биргитта, из-за которой ему пришлось так много каяться, из-за которой он чуть не рассорился с отцом Генрихом, выясняя, что же значит любовь. Те же густые рыжие волосы, заплетенные в длинную косу, те же живые карие глаза и прекрасное белое лицо. Наверное, он слишком пристально смотрел на нее, и она досадливо усмехнулась, привычная к взглядам молодых людей. Она не знала, кто он, — священник утаил от них, что пригласил еще одного певчего, так как сам не знал наверняка, захочет ли сын хозяина Арнеса затруднять себя и приехать только ради того, чтобы поупражняться вместе с хором.

Конечно же, священник из Хусабю обрадовался: даже если этот Арн окажется вполовину таким искусным певчим, как похвалялся болтливый священник из Форсхема, то и тогда праздничная заутреня выйдет необычайно красивой. Тем более что он уже заполучил для своего хора великолепное сопрано первого голоса. А так как он был скорее веселым, чем строгим пастырем и не чурался розыгрышей, то он, пользуясь случаем, решил пошутить.

Он коротко заявил, что из церкви Форсхема прибыл еще один певчий — Арн нашел такое представление несколько странным — и что теперь можно попробовать спеть еще раз то же самое, но только с двумя певчими и на два голоса. И священник махнул Сесилии, которая послушно выступила вперед, забавляясь этим глазеющим на нее бондом из Форсхема.

Арн понял, что именно она владеет таким ангельски прекрасным голосом, и от этого еще более глупо уставился на нее.

Начав петь, Сесилия нарочно взяла на тон выше, чтобы сразу поставить новичка из Форсхема на место. Но, услышав или даже скорее ощутив всем телом, как этот новый певчий, поющий вторым голосом, следует за ней, ведет ее словно в танце, как их голоса сплетаются и переходят друг в друга, будто бы они всегда пели вместе, она не могла не поднять глаза и не встретиться с ним взглядом. Он смотрел прямо на нее, и оба почувствовали, будто глас Божий обращается к ним в этом пении. Тогда Сесилия начала усложнять мелодию, но Арн по-прежнему следовал за ней, оставаясь вторым голосом, все с той же легкостью, как и прежде, и оба они уже не видели, не замечали других певчих священника, которые пребывали в молчании, пораженные этой красотой, струящейся как свет под церковными сводами. Арн и Сесилия видели лишь друг друга и умолкли только тогда, когда пропели все шестнадцать стихов гимна.

Они упражнялись в пении почти целый день. Священник был добр со всеми и находился в таком приподнятом настроении, в каком его никто раньше не видел. Если он и поправлял кого-то, то делал это мягко, и вскоре все научились хорошо исполнять гимны, так как теперь двое певчих пели на два голоса. Певчие научились петь хором с двумя запевалами и хором с сопрано, вторым голосом и даже третьим голосом, ибо Арн мог петь и за третий голос в этих простых и радостных рождественских песнопениях.

Все были довольны и разошлись только к вечеру. Наконец Арн и Сесилия смогли поговорить друг с другом. Они оживленно обсуждали, кто где учился, рассказывали друг другу о монастыре Гудхем, о Школе Жизни и Варнхеме. Так вместе они вышли на паперть, где Сесилию поджидали два дружинника, с ее плащом и лошадью, чтобы без промедления отвезти ее домой, в усадьбу Хусабю, как строго приказал им ее отец Альгот.

Один из дружинников гневно шагнул к дерзкому певчему, стоявшему слишком близко к этой девице, честь которой он был обязан защищать. Но второй дружинник, помнивший ландстинг в Аксевалле, предупреждающе схватил его за руку и сам кинулся вперед, учтиво приветствуя господина Арна из Арнеса.

Сесилия дочь Альгота прервала свою оживленную речь о монастырском пении, решив, что ослышалась. Этот милый юноша с мягким взглядом — неужели он тот самый, о котором говорят за каждой кружкой пива по всему Западному Геталанду?