Путь в Европу

Сорин Василе: Такое объяснение, мне кажется, к истине ближе. Действительно, в Румынии имело место всеобщее недовольство не столько социализмом, сколько режимом Чаушеску и его политикой. Поэтому к власти у нас пришли не либералы, а реформаторы из номенклатурной среды. Естественно, что проводимые ими реформы были весьма умеренными и осторожными – к другим эти политики просто не были готовы. Но ведь и среди населения массового запроса на резкие движения в то время не было тоже…

Игорь Клямкин:

В таком случае остается лишь выяснить, почему в одних странах люди относились к социалистической системе более благосклонно, чем в других. Готовясь к встрече с вами, я посмотрел данные о структуре населения бывших коммунистических стран в период, когда коммунистические режимы в них только утверждались, т. е. в первые послевоенные годы. Румыния и Болгария в данном отношении заметно выделялись среди других низким уровнем урбанизации: доля горожан составляла в них меньше четверти, между тем как в Польше и Венгрии – больше трети, а в Чехословакии – больше половины. Это значит, что к концу коммунистической эпохи в румынских и болгарских городах процент выходцев из крестьян был существенно выше, чем в других странах.

Правда, примерно то же самое было и в Словакии, которая, в отличие от Чехии, вошла в социализм, будучи едва затронутой урбанизацией. Но ведь и в Словакии в 1990-е годы сколько-нибудь радикальных реформ не наблюдалось. Там тоже искали вариант развития, предполагавший сохранение за государством его ведущей роли в экономике, что, как и у вас, интеграции в Европу отнюдь не способствовало. Притом, что тогдашний словацкий лидер Владимир Мечьяр выходцем их коммунистической номенклатуры не был.

Это, кстати, подтверждает точку зрения относительно отсутствия прямой связи между инерционным вариантом развития и православием: Словакия – страна католическая. Но тогда, возможно, такого рода инерционность и ее первоначальная массовая поддержка имели своим истоком инерцию крестьянской культуры (и – шире – традиционалистского менталитета), более сильную, чем в других посткоммунистических странах?

Сорин Василе: Это – вопрос к социологам и культурологам, каковых среди нас нет. Но если даже вы правы, «более сильная» культурная инерция оказалась не такой уж сильной и через несколько лет иссякла под воздействием полученных жизненных уроков. Она лишь слегка замедлила нашу интеграцию в Европу, но непреодолимым барьером на пути такой интеграции не стала.

Лилия Шевцова: По-моему, разговор о причинах событий, происходивших в Румынии в 1990-е годы, увел нас от того, что же именно тогда происходило. Ведь были же и какие-то реформы, начиналась приватизация, о которой здесь уже вскользь упоминалось. Как все-таки она осуществлялась?