Путь солдата

Еще один страшный урок науки ненависти. Сколько их было у солдат, освобождавших родную землю от оккупантов! Праведный гнев, наполнявший солдатские сердца, стал оружием, сильнее которого нет на свете!

Когда мы уходили, старуха, продолжая всхлипывать, сказала:

– Два сыночка у меня воюют… Может, встретятся где? Передавайте, что жива, пусть не печалятся! Сохрани всех вас, господи!

Огромная чужая боль, увиденная за эти дни, отвлекала от своей. Так и не нашлось ни одной целой деревни в районе примерно пятьдесят на пятьдесят километров!

Передав отчет о командировке в штаб полка, я вернулся в дивизион и написал домой о страшной беде побывавшего под игом фашистской оккупации населения.

Вспоминая сейчас напутственные слова старой женщины, свою маму, я думаю о великом подвиге матерей в годы войны.

Это был гражданский, а не военный подвиг. Матери на стреляли по фашистам. Это делали их сыновья, для которых Родина и мать были одинаково дороги. Защищая Родину, они защищали матерей. И рядом с ними, поддерживая в трудную минуту, была материнская любовь. Она была в письмах, в солдатских воспоминаниях о детстве, в бесхитростных посылках на фронт с сухарями, ватниками и варежками, в беспримерном труде матерей на заводах, в поле и дома, в стойкости и мужестве женщин, оказавшихся в оккупации. Она укрепляла руки и дух солдатам. Она вместе с ними разила захватчиков!

Матерей ранило и убивало так же, как солдат, только раны и смерти были еще более мучительными, чем солдатские: ранились и убивались их души, их материнские сердца. С каждым ранением, известием о смерти дорогого сына все больше белели материнские волосы, раньше, наступала старость. И все равно надо было работать, любить оставшихся своих и чужих детей, помогать стране бить врага!

Велика и самоотверженна любовь материнского сердца! И это, как никогда, проявилось во время войны!

"Перед великим разумом я склоняю голову, перед великим сердцем – колени", – сказал Иоганн Вольфганг Гете. На тысячах братских могил стоят в немом молчании фигуры солдат, склонивших колени перед лежащими в земле погибшими товарищами, их великим подвигом. И великим подвигом их матерей!

Учеба на войне

Наступил май. Вешние воды ушли. Кругом все зазеленело. Заливались соловьи. Природа словно старалась замаскировать следы войны, залечить душевные раны. У нас по-прежнему была "спокойная" оборона.

Полоса обороны дивизии на Припяти растянулась, как никогда, – 28 километров ставшего почти непроходимым болотистого берега. Новиков уехал в Днепропетровск. Отпросился съездить к жене. Мартынов – в другом дивизионе. У нас появились новый командир дивизиона и новый замполит. Вместо Мартынова – Костя Лосев. Их почему-то поменяли местами. На должность выбывшего начальника связи дивизиона Гены Беляева прислали лейтенанта Николая Портяного. Комбат гаубичной выздоровел, я опять оказался командиром топографического взвода.

Кругом тихо, как будто и войны нет. На огневых сделали турники, занимались гимнастикой – кто как может.

Последние дни мы готовились к учебной стрельбе. В соседней дивизии при такой стрельбе случилась трагедия. Минометчик плохо установил миномет. Когда сделали выстрел, опорная плита осела, ствол изменил положение на более вертикальное, и мина вместо цели прилетела на НП, где сидели наблюдатели. Они не прятались – врагов же не было. Несколько человек ранило.

От нас потребовали провести стрельбу по всем правилам боевой обстановки. Две пушки установили на прямую наводку, гаубицу поставили на закрытую позицию. Я привязал местоположения орудия и наблюдательного пункта алидадой, подготовил данные для стрельбы.

Впереди находилась "немецкая передовая" – заминированная полоса земли, ряды проволоки, за ними – траншеи, дзоты. Задача была поставлена так: стрельбой прямой наводкой проделать проход в минном поле и проволочных заграждениях, разбить дзоты; ведя огонь бризантными гранатами из гаубицы по траншеям, добиться рикошета снарядов от земли: воздушный разрыв страшнее обычного – его поражающее и психологическое воздействие очень сильное. После стрельбы пошли осматривать "результаты": развороченные дзоты, разбросанные по сторонам остатки проволочного заграждения, полуразрушенные траншеи. Начальник артиллерии дивизии, удовлетворенный, отдал приказ свертываться.

Все уже собрались и уехали, а я еще ходил по полю и рассматривал, как ложились снаряды, потом присел на пенек отдохнуть, рядом поставив алидаду.

Дней через десять, в конце мая, поступил приказ – ликвидировать немецкий плацдарм на нашем берегу Припяти. Я собрал красноармейцев, велел проверить наличие имущества. Красноармеец Захаров сказал мне: – Товарищ лейтенант, алидады нет. Вот тебе раз! Только тут я вспомнил, что оставил ее на пеньке, где сидел. Отпросился у начальника штаба и побежал бегом.

Не очень надеялся, что найду. И сначала не увидел. Потом разглядел: вот он, пенек, и алидада на нем стоит! Эх, растеря!