Путь Сизифа

– А где есть такая родина?

– Это далеко. Мы уже прошли ваш трагический опыт. Я давно в командировке на Земле, в вашей стране, и заразился вашим образом жизни, придется долго выздоравливать. Главное, что изучаю – следы духовности. Пополняю нашу Библиотеку.

Он стал рассказывать о своей стране, и мы впали в гипноз. Увидели вертикали, как на японских свитках, удивительных пейзажей некоего рая в переливающейся влажной зелени: голубые реки, струящиеся под обрывами, высоченные деревья, раскинувшие шатры ветвей в небе, – точно как на картинах средневековых художников. Изгибающиеся изящные мосты покоились на огромных каменных нежных ладонях.

Это была вертикальная страна. Даже тяготение, по понятиям землян, было перевернутым на девяносто градусов. На почти отвесных стенах гигантской горы, такой же неимоверно высокой, как потухший вулкан Олимп на Марсе (во много раз выше, чем самая высокая гора на земле), лепились дома, похожие на перламутровые раковины. Там жили сплошь и постоянно озаренные люди, они свободно взбирались и опускались по этим вертикалям. На вершине огромные толпы со своим грузом судьбы, легким как пух, взирали на открывавшиеся им перпендикулярно округлости планеты и безграничный океан космоса, наверно, внимали всему мирозданию.

Голубая кремниевая долина Учителя располагалась у подошвы Олимпа, закрывающего все небо. Олимп и был полигоном, куда не спеша всходили ученики, с камнями судьбы, легко неся их тяжесть.

Учитель смахнул слезы.

– Даю вам перерыв на неделю. Надеюсь, в ваших душах прибавилось тепла.

14

Когда я пришел, жена лежала в депрессии. Я обнял ее, желая влить в нее мою воскресшую бодрость. Она слабо обняла в ответ.

– Какой ты худой! Как скелет. Будем откармливать.

И оживилась, словно появилась цель.

Я заглянул в отброшенную ею книгу. Она была о старении – какого-то скучного старика-медика, который советовал, как безболезненно готовиться к смерти, когда умирающий будет падать на ровном месте, откажут ноги, руки перестанут держать ложку, потом исчезнет память. Мол, спокойно, не надо переживать, все закономерно!

– Кто тебе ее дал?

Она не любила принимать в себя плохое, потому что было страшно таким образом понимать глубину жизни и смерти.

Дома я оглядывал все любовно. Жена словно забыла о своем одиночестве и прильнула ко мне. Привязалась ко мне, как героиня в повести Чехова к недавно нелюбимому невзрачному мужу.

Кот, которого я недавно принес жене, терся о мои ноги, смотрел круглыми глазками, что-то выражая. Что в них? Явно не настороженность ко мне, больше дружеское забиячество.

Обычно кот не хотел появляться, отсиживался где-то в шкафу. Жена ходила виноватая: что-то не то ему сказала, не то сделала.

Из кухни я слышал крик:

– Он какает!

И действительно, покакав в песочке, кот начинал делать прыжки, выгибаясь дугой, шастал между ног, прятался за креслом, видно было одно ухо.

Она улыбалась.

– Он как соглядатай, следит за мной.

Я пытался говорить о лечении.

– Это не излечивается лекарствами, – говорила она.

Я говорил, что кроме научного лечения, есть и иное. Это связано с духовной жизнью человека, его податливостью мнениям, внешним сущностям. Например, религия – великая исцелительница. А великие книги…

– Ты опять о высоком? Отстань.

Я давал ей веселые книги, из списка нашего Учителя, где персонажи или сами авторы, перестрадав, относились к смерти с юмором. Одного, интеллигентного филолога-правозащитника арестовали и сослали в Сибирь. Он ожидал увидеть там сосланную из-за протестов когорту интеллигентов, как декабристы, и предвкушал долгие беседы с великими гуманистами. Но попал в камеру к бандитам и ворам с низким интеллектуальным уровнем, но бандиты и воры оказались нормальными людьми. Это было описано с наивным удивлением.

Она смеялась, читая эту книгу, и потом снова загрустила. Я умолял:

– Ведь, правда, что он вел себя не так, как готовящиеся к смерти персонажи того скучного профессора? Он смеялся над обстоятельствами, пытаясь смотреть со стороны!

– Да, соглашалась она, повесив голову.

– А Лев Толстой? Разве перед уходом он был похож на старика, деловито готовящегося к смерти?

Она улыбнулась.

– А все отчего? Потому что у них внутри была цель, не короткая, а долговременная, на всю жизнь.

– Быть писателями? – слабо улыбалась она. И вздыхала.

– Мне не дано. У меня нет цели.

– Она есть внутри любого человека, что дает жить! Иначе все покончили бы с собой.

Я упрямо убеждал:

– Обычные умирающие никогда не поймут тех, кто поднялся на вершину, и все прошлые попытки понять жизнь здесь вспыхивают постоянным озарением, уходящим вдаль, где нет горизонтов.

Она улыбнулась.

– Мне бы тряпочку купить. Белый халатик. Он бы поднял мой дух.

Она, словно очнувшись, оживала в каком-нибудь бутике, лицо оживлялось, когда разглядывала «тряпочки».

Не знаю, смогу ли когда-нибудь убедить ее смотреть на жизнь веселее. Но из-за ее несчастий я ощутил в себе горькую зрелость. Во мне родилась личность, твердые устои, что становятся трудными строчками стихов. И перестал искать, опирался только на интуицию. Но нужны ли они кому? Мало ли таких трудных строк.

***