Путь шута

Посередине пустой в этот час столовой стоит на коленях наш повар, толстый усатый хитрован Шариф. Над ним возвышается незнакомый мне офицер — собственно, я вижу только его туго обтянутую форменным кителем спину, но у меня достаточно хорошая зрительная память, чтобы с уверенностью сказать, что такой спины ни у кого на базе «Лепанто» нет. В руке у офицера зажат стек — старомодная тонкая трость, какие встречаются нынче только в исторических фата-морганах, — и этим стеком он методично обрабатывает голову, плечи и спину коленопреклоненного Шарифа. Повар сносит экзекуцию с поразительным терпением, даже не пытаясь прикрыться руками, и только еле слышно поскуливает. Зрелище кажется настолько невероятным, что минуту или две я тупо стою столбом, глядя на то, как стек гуляет по плечам тихо повизгивающего повара. Потом наконец в мозгу щелкает какой-то переключатель, я врываюсь в столовую и перехватываю руку со стеком в тот момент, когда офицер уже начинает оборачиваться на звук моих шагов.

Разумеется, я не нахожу ничего лучшего, чем задать совершенно бессмысленный в сложившейся ситуации вопрос:

— Что вы здесь делаете?

Он улыбается открытой, располагающей улыбкой. Великолепные зубы — один к одному, крупные, очень белые, такими можно перекусить ствол автомата. Вообще лицо у него хорошее — северный тип, светлые волосы, светлые глаза, не поймешь, то ли серые, то ли льдисто-голубоватые, высокий лоб, густые пшеничные брови и пшеничные же усы над твердой верхней губой. Если бы не стек в руке, которую я все еще сжимаю за запястье, он выглядел бы классическим хорошим парнем из старинного боевика. А со стеком он напоминает кого-то другого, не менее узнаваемого, но куда более неприятного.

— Восстанавливаю справедливость, — отвечает он. Английский его почти безупречен, хотя в нем угадывается жесткий акцент — то ли немецкий, то ли скандинавский. — Этот жулик пытался утащить с кухни десять фунтов первосортной свинины. Не так ли, любезный?

Он пытается пошевелить рукой со стеком, как бы указывая на досадное недоразумение, и я с неохотой отпускаю его. Шариф съеживается и бледнеет, жирные плечи его мелко трясутся.

— Да, — всхлипывает он, затравленно косясь на стек, — я виноват, прошу простить меня… Прошу простить меня, господин…

Я выразительно смотрю на блондина. Он с некоторым сожалением опускает руку и похлопывает себя стеком по голенищу. Только тут я обращаю внимание на его обувь — и, должен сказать, слегка охреневаю. Надо иметь в виду, что большинство наших надевают армейские ботинки только на патрулирование или во время выполнения миссий, а по базе расхаживают в основном в кроссовках. На ногах же блондина красуются высоченные, начищенные до блеска черного зеркала сапоги с щегольскими отворотами. По-видимому, стек он носит как раз за одним из них, и я не удивлюсь, если за другим обнаружится неслабых размеров тесак.

— Майор Фаулер, — представляется блондин, явно довольный тем впечатлением, которое произвели на меня его сапоги. — Специальный комитет Совета Наций по борьбе с терроризмом.

— Капитан Монтойя, — хмуро отвечаю я. Когда я слышу слова вроде «специальный комитет», настроение у меня резко портится. — Скажите, майор, порка проворовавшихся работников столовой входит в задачи вашей организации? Или это так, хобби?

Пшеничные усы вздрагивают — майор то ли оценил мой сарказм, то ли едва сдерживается, чтобы не ответить резкостью. Я склоняюсь ко второму варианту — небожители не любят, когда их ставят на место.

— Знаете, капитан, мне приходилось бывать в разных интересных местах, и везде я замечал одну и ту же закономерность. Там, где миротворцы позволяют туземцам садиться себе на шею — воровать продукты с кухни, использовать в личных целях служебный транспорт, нарушать дисциплину, игнорировать приказы и так далее, — все обычно заканчивается полным провалом миссии. Нечто подобное происходило в Судане, безобразно обстояли дела на Филиппинах. А вот там, где миротворцы с самого начала умели себя поставить, все складывалось намного успешнее. Хотите пример? Вторая кампания в Сомали, миссия SOPROFOR-2. Командующим там был генерал Джим «Бобер» Харрис, человек старой закалки и консервативного воспитания. Так вот, однажды шофер его заместителя, из местных, разумеется, укатил в свою родную деревню на хозяйском «Хамви». Дело было ночью, никто не хватился, да и узнали об этом совершенно случайно. Но в контрразведке у Бобра служили жесткие парни, шофер во всем признался, и тогда Харрис приказал его повесить.

Фаулер делает небольшую паузу и со значением смотрит на меня.