Я вздохнул. Затем я около десяти минут боролся с острым желанием плюнуть на все рассуждения и выбрать то, что подскажет мне интуиция.
Зря боролся, так как в конце я уверенно пробасил: «Я выбираю предмет».
Темнота тут же прекратилась. Нет, она не уступила свое место свету, просто… вы все равно не поймете… она сменилась другой тьмой.
«Вот это я понимаю, посох. Я-то думал, что подарок от Гильдии был стоящий… Хотя, дареному коню в зубы не смотрят. Странно, что у посоха есть регенерация маны. Очень странно. Умение в нем заключено неплохое. Если повезет, то можно с одного выстрела убить слабого, в плане здоровья, врага, правда, дистанция атаки небольшая…» — думал я, осматривая посох.
Палка два метра длиной черного цвета поблескивала на солнце. Темно-бирюзовый (странное сочетание, верно?) камень красовался на конце скипетра. Стоп. Солнце?
Да. Солнце. Я вновь оказался на полянке светлого леса. Проход был закрыт.
— Стой! — не дали мне опомниться неизвестные. — Давай, Шока, бей его!
Внимание! Вы парализованы!
«Ну вот знал же, что не может быть все гладко! Не может!».
Канитель
— Как же болит голова… — не то вслух, не то мысленно простонал я.
На деле у меня болела не только голова: все тело ныло, как старый, прогнивший зуб, который не могут вылечить уже вторую неделю.
— О-о! Очнулся, святоша, — мерзкий голос поглумился надо мной. К сожалению, услышать его, а уж тем более понять смысл фразы, вникнуть в каждое слово, я не мог: для меня каждый звук был лишь ударом маленького молотка по голове. Тем не менее, этот голос слышался изо всех мест сразу, а потом еще секунду, две, отдавался в голове гулким звоном. Сложно описать столь неоднозначное состояние.
Открыть глаза с первого раза не получилось. Их как будто сдерживала нечистая сила. Вторая попытка тоже не увенчалась успехом, поэтому я, громко простонав что-то непонятное даже мне самому, вернулся в объятья Морфея.
…
На этот раз я чувствовал себя лучше, и даже попытка пошевелиться не вызвала жгучей боли по всему телу. Я собрал в кулак всю свою далеко не титаническую волю и открыл глаза. Изображение, увиденное мной, как будто сошло с картин известных художников-сюрреалистов: все расплывалось в тонких огнях. Каждый пиксель моего зрения как бы показывал, что все очень и очень плохо.
Я нашел в себе силы поднять голову и попытаться осмотреться. Ничего не вышло. Голова лишь немного, по ощущениям, перевалилась на бок, а зрение настойчиво не желало возвращаться в норму.
— Да… Переоценил я твои силы. Видимо, чем-то серьезным тебя жахнули. Ну, ничего, отлежишься, восстановишься, а там глядишь и того… — на этот раз голос звучал менее едко, не резал слух и вообще не вызывал практически никаких отрицательных эмоций.
…
Стоило мне пару минут отлежаться, как нормализовалось зрение, восприятие вернулось в норму. А через еще несколько минут я сидел на пятой точке, осматривал помещение, немного прищурившись, и задавался вопросом «какого, <цензура>, <цензура>?!». Сознание все еще не вернулось ко мне полностью: мозг как будто заволокло дымкой, которая со временем рассеивалась, открывая пространство для мышления.
Я находился в темнице. Весьма специфичной, светлой, даром, что темница. Понять, откуда идет свет, я так и не смог, зато совершенно точно могу утверждать, что огражден от внешнего мира я проржавелыми, тонкими, ненадежными на вид стальными прутьями. Потолок, точно так же как из стены комнатушки, был отделан красными, старыми, потрескавшимися кирпичами. В камере, если так можно назвать это место, я находился не один.
— Ты не смотри, что древнее тут все. Сломать что-либо изнутри, будь ты хоть архимагом, не получится. Не всяким богам среднего пантеона это под силу, если честно, — ухмыльнулся старец в оборванном тряпье. По его взгляду можно было сделать много выводов, но куда большее сообщал его статус.