Путь на Индигирку

Розвальни с рыжей кухлянкой на сене уже стояли, когда утром я подошел к редакции. Рябова еще не было. В углу комнаты типографии, прислонившись спиной к бревенчатой стене, сидел на корточках Данилов и, не отрываясь, следил, как Иван быстрыми движениями берет из кассы нужные столбики шрифта и складывает из них строчки — набирает статью. Оказалось, что олений караван с геологами рано утром прошел мимо окон редакции.

— Как можно дорога спутать? — сказал Данилов, отвечая на мри сомнения, сумеем ли мы одни найти путь до Абыя. — Ты не слепой, я не слепой… Давно тебя жду, много спать плоха…

Кухлянка надевалась через голову, как мешок, с непривычным делом я справился довольно быстро, и мы тронулись в путь. Я сидел спиной к передку, дорога позади розвальней все текла и текла назад. В отполированных полозьями колеях жарко отсвечивала заря, а мороз острым жалом резал лицо. Рядом со мной — спина к спине — сидел Данилов. Холод постепенно стал проникать к ногам, под кухлянку, студеная полудрема охватывала меня, и говорить с Даниловым и даже шевелиться не было желания.

Лошадка вынесла наши розвальни из кустов тальника на широкое озеро. Я оглянулся. Далеко-далеко впереди на той стороне озера синела полоска тайги.

Данилов посмотрел назад на кустарник, из которого мы выехали, и сказал:

— Пурга идет…

— Где? — спросил я и разом приподнялся, оглядывая озеро.

Заснеженная пустыня все так же уходила в жемчужно-белесую даль, где-то далеко тлела заря, заменявшая теперь не поднимавшееся над горизонтом солнце.

— Тальник поземка крадет… — Данилов кивнул назад.

Кусты тальника по мере того, как мы отдалялись от них, тускнели все более и более и вскоре совсем растворились в струях поземки.

— Дорогу переметет? — спросил я.

— Пурга ночью придет, — спокойно заметил Данилов.

Белесое мерзлое пространство поглотило нас, и стало казаться, что мы с Даниловым, розвальни да лошаденка одни в огромном неприютном мире, что нет до нас никому дела и случись что, никто не хватится нас и не поможет, никто и не вспомнит…

Данилов зашевелился позади меня, толкнул своей твердой спиной и сказал:

— Бегать нада, мороз большой…

Я повернулся к нему; несильный, острый, будто сдирающий с лица кожу ветерок заставил меня прикрыться рукавицей, оставив снаружи лишь глаза. Данилов сунул мне в руки вожжи и сбоку соскочил на снег. Побежал сзади саней, неуклюже переваливаясь в такой же, как и у меня, рыжей кухлянке, подол которой едва не волочился по снегу. Лошаденка замедлила было бег, но я тряхнул вожжами, и она опять побежала ровной трусцой. И от движения, и от сознания того, что я хоть на что-то пригодился, стало теплее. Данилов догнал сани и повалился в них ничком, выбрался из охапки сена, лежавшего на досках, и отобрал у меня вожжи. Я соскользнул на ходу за борт розвальней, не удержался, повалился в снег, тотчас вскочил и припустился за санями. Данилов и не подумал придержать лошадь, наконец я нагнал сани и побежал ровнее. Горячий пар от дыхания застилал глаза, стало совсем тепло. Я побежал быстрее и повалился в сани так же, как Данилов, подполз к нему, подпер его сзади плечом.

Когда тайга на той стороне озера стала ближе, Данилов повернулся и сказал:

— Лошадь отдыхать нада, пешком пойдем, ветра тайге мала.

Санный путь, намеченный бежавшими где-то впереди оленьими упряжками, пошел среди лиственниц, лишенных хвои, похожих на засохшие елки, но ветра среди них было меньше. Мы соскочили в снег, обогнали лошадь и спокойно зашагали по дороге.

— Тебе нравится тайга? — спросил я и скосил глаза в сторону своего спутника. Лицо его было закрыто от меня краем капюшона кухлянки.

— Тайга одному плоха… — уклончиво сказал Данилов, не поворачиваясь ко мне.

— Случилось с тобой что-нибудь в тайге? — спросил я, помня просьбу Гриня поговорить с ним по душам.

— Случилось… — сказал Данилов.

Я ждал, что он скажет еще что-нибудь. Мы шагали и шагали, а он молчал, не делая ни малейшей попытки продолжать разговор.

— А что? — спросил я.

Он шагал рядом, не обращая на меня никакого внимания, так, точно не слышал вопроса. Хотелось мне поговорить с ним о Федоре, о Наталье, с которыми он дружил, узнать, почему его друг не пришел к нам в драмкружок и, наверное, удерживает Наталью, да теперь от Данилова не добьешься ни слова. Не умею я разговаривать с людьми, прав Рябов, все осечки получаются… Я приотстал, пропустил мимо сани и завалился в них боком. Данилов тоже сошел с дороги, упал в сани, лошадь сразу взяла рысцой.

В Абый мы вкатили в темноте. Призрачный, засыпанный снегом городок из плоскокрыших, с покатыми стенами и крохотными, едва светившимися оконцами юрт возник в белесой темени. Данилов направил лошадь к большой юрте, приткнувшейся одним углом еще и к другой, такой же широкой.

— Самый большой юрта — самый большой начальник… — сказал он без тени сомнения.

— Ты бывал здесь? — спросил я. — Мне в райком надо.

— Нет, не бывал. Другой места не может быть. Райком здесь, райсполком здесь, все здесь… Иди, нам обратный путь нада.

— Как это обратный путь? Ты сам говорил, пурга ночью будет.