Путь на Индигирку

Я вспомнил, что Кирющенко просил меня сообщать радиограммами о том, как идет рейс, и решил заверить начальника, политотдела, что настроение у всех боевое, баржи попытаемся снять с мели до прихода остальных судов. Уж очень хотелось отрапортовать в мажорном стиле. Пошел к Наталье объяснил ей, в чем дело, и долго составлял текст радиограммы. Она прочла, усмехнулась, но тут же включила аппаратуру — как раз подошел срок связи, — и передала на «Чкалов», где находился в это время начальник политотдела, мой рапорт. Усмешка Натальи неприятно отозвалась в моей душе, в самом деле, какая-то победная реляция получилась, да было уже поздно. Я сидел в радиорубке в ожидании ответа. «Чкалов» молчал.

— Срок связи кончается, отвечать не будут, — сказала Наталья официальным тоном и посмотрела на меня, как бы говоря: «Все, можешь идти…»

Уходить, пока не началась работа на баржах, мне не хотелось. Я все думал о том, что не кинься Наталья на мостик, может быть, Васильев и нажал бы спусковой крючок.

— А если бы он решился стрелять, что бы ты сделала? — спросил я.

— Отняла бы ружье, — сказала Наталья. — Стрелять в животных с парохода — это подлость, — с непримиримостью сказала девушка.

— Но он все-таки не стрелял, — торопливо сказал я и тотчас понял, что в этих словах слишком отчетливо прозвучало самооправдание, я-то ведь никак не протестовал. — А ты молодец… — вырвалось у меня.

Лицо Натальи стало отчужденным, она опустила глаза и молчала.

— Откуда ты приехала сюда? — продолжал я, не желая замечать ее холодности. — Одна, в такую далищу…

— Это совсем не интересно… — резковато сказала она.

Открылась дверь, в каюту заглянул Федор, оглядел Наталью, меня и скрылся, быстро притворив дверь.

Наталья встала.

— У тебя есть ко мне еще дело? — спросила она.

— Нет, — сказал я, — больше ничего…

Я пошел к двери, Наталья вышла вслед за мной и, заперев каюту на ключ, убежала в кормовой отсек.

К вечеру один за другим снизу подошло еще два парохода с баржами. Суда уткнулись носами, в обрывистый берег напротив севших на мель барж. Мы перетаскивали мешки с мукой в носовые трюмы, облегчая кормы судов. И командовал у нас, и работал вместе с нами Луконин — без шапки, со спутавшимися русыми волосами, в выпроставшейся из брюк рубахе. Во время перекура, когда мы вышли из трюма на палубу, у баржи ошвартовался, катер. К нам поднялись Васильев во флотском бушлате и форменной фуражке, и Кирющенко в короткой летной бекеше и сдвинутой на затылок кепке.

— Поработайте, ребята, каждый за двоих, плачу в двойном размере, — сказал Васильев, — не резон нам здесь задерживаться.

Кирющенко слушал, покачивая головой, невесело усмехался.

— Уж как насчет оплаты — не знаю, — сказал он, — деньги у нас государственные. А поработать придется крепко, товарищи. Потом будем разбираться, как это получилось. Сидеть нам здесь, правильно сказал начальник пароходства, не резон. Того гляди, по реке шуга пойдет, до ледостава в затоне надо быть, иначе всем нам грош цена.

— К утру стронем, — пообещал Луконин, — ребята работают на совесть, какой тут разговор! На ночь сменные бригады надо составить, вона сколько пароходов собралось…

— Сделаем, — сказал Васильев. — А насчет двойной оплаты мое слово твердое, сами знаете, никогда не подводил.

— Знаем… Не обижали… Порядок всегда был… — послышались голоса.

— Да и я тоже с вами поработаю, — воскликнул Васильев и принялся стягивать бушлат, — не привыкать и кули ворочать, и лес валить… Найдется, ребята, пустой мешок на плечи от мусора?

— Найдем, — сказал Луконин.

Кирющенко покачал головой, но сказал только:

— Сплаваю на суда, посмотрю, что там делается.

— Сплавай, — довольно мрачно сказал Васильев и, забрав бушлат под мышку, спустился в трюм. Грузчики последовали за ним.

Кирющенко остановил меня, спросил негромко:

— Где ты был, когда баржи бросали?

— На мостике…

— Зачем? — Кирющенко подождал моего ответа, но я молчал. — Вмешиваться, нарушать единоначалие тебе нельзя и свидетелем быть при сем тоже незачем. Ты не пассажир, не частное лицо. Работник политотдела — вот кто ты есть. — Кирющенко постоял, опустив глаза. — Спрашивать с нас по партийной линии будут строже, чем с Васильева, целый край кормим… А телеграмма твоя… — он невесело усмехнулся. — Баржи на мель посадили, а ты рапортуешь, будто план грузоперевозок перевыполнили…

Он зашагал к борту, у которого ошвартовался катер. Я постоял, глядя ему вслед. Вот почему усмехалась Наталья, читая текст моей радиограммы, как я-то не мог сразу сообразить, какую глупость сочинил? Эх, лучше бы уж ничего не посылал. Одно слово — мальчишество! Ругая себя в душе за легкомыслие, я побрел в трюм. Под мешками тягостное настроение быстро исчезло, осталось одно только ожесточение, как было и в первый раз, желание выстоять в тяжелом труде, не уронить мужского достоинства. В конце концов ведь и я тоже хотя бы психологически принимал участие в «охоте», и расплачиваться надо сообща.

Поздно ночью нас сменила другая бригада во главе с Коноваленко. Баржи дали заметный дифферент на нос, но Луконин не захотел уходить вместе с нами на отдых.