Путь на Грумант

«С немецкого конца заходить — есть двое ворот, токмо на малой воде обсыхают, а в полводы пустят. Ходить надо знаючи, есть в воротах камень, а в голомянную[2] немецкую сторону правее Красной Лудки чисто, токмо от Костагора с встока надо идтить неблизко, есть с встока водопоймина,[3] да и с лета сажень за десять есть тоже водопоймина — на полной воде обе закрывает… Бережнее луд[4] у наволоков[5] мелко, ходят порожними лодьями больше чем в подводы прибылой. С моря у Воятка и Зеленца островов чисто и глубоко, хотя и великая бывает в непогоду зыбь».

Четкой славянской вязью, скупыми, точными словами описывались в лоции берега, заходы в становища-порты, расстояния между мысами и приметными пунктами от Архангельска и до самого Груманта.

День начинался, как обычно. Ровно в шесть часов Ваня звонким голосом крикнул в люк:

— Перемена переменяйся, подпеременщики вставай!

Поморы, проснувшись, выходили из поварни на палуб, сонно потягиваясь и щуря глаза от яркого света. Один за другим они шумно плескались соленой водой, зачерпнутой из-за борта деревянным ведерком.

Задымилась печка: это Ваня приступил к своим обязанностям, приготовляя промышленникам их немудреный завтрак.

За завтраком на лодье обсуждали морские дела и погоду. Всех занимал вопрос: какой подует ветер? Останется ли он попутным, или ждать перемены?

Крепко поругивали моряки своего хозяина — купца Окладникова. И было за что. И мука, и крупа, и рыба, и масло, и морошка — все было или подмоченное, или с тухлецой. Зная, что жаловаться в море некуда, купцы не стеснялись, сбывая артелям негодные продукты, хотя по договору обязаны были снабжать промышленников бесплатно отборным провиантом.

После завтрака никому не хотелось оставаться в душной поварне; поморы разбрелись по палубе. Во время долгого корабельного хода, да еще в хорошую погоду, у них было много свободных часов. Скучали поморы от вынужденного безделья. За несколько дней пути они отдохнули, выспались и теперь коротали время, лениво перебрасываясь словами.

Изредка кто-нибудь подходил к помпе у грот-мачты и, качнув несколько раз, отходил прочь. Вода выливалась прозрачной струйкой прямо на палубу и, причудливо растекаясь, уходила за борт, оставляя на свежеоструганных досках темную, языкатую тень. Под теплыми лучами солнца палуба быстро просыхала, от нагретых струек воздуха, подымавшихся кверху, рябило в глазах.

Ваня, убрав поварню, забрался на мачту и, устроившись поудобнее на грот-рее, любовался морским простором, радостно было на душе у мальчика. То, о чем он мечтал с малых лет, сбылось: отец взял его с собой на промысел.

— Так вот оно какое, великое Студеное море! — с восхищением повторял Ваня, глядя в бесконечную морскую синь.

Часто слыхал он, как взрослые говорили о море. Говорили по-разному, иногда со страхом, но всегда с уважением: море — кормилец. Многих море оставило сиротами и вдовами. Но притягивало оно людей своими просторами, тайнами, богатством.

— На печи лежа, кроме пролежней, мало чего нажить можно, — говорит бывало помор-охотник, собираясь на промысел, — а с морем игру затеешь, умеючи да опасливо ежели, в накладе не будешь. Нам, поморам, в плаваниях не учиться стать.

Нет дороги в море трусам. Бьет таких людей море, не любит их.

Не щадит и людская молва трусов да бездельников.

Зато чтут поморяне своих героев. Нелегко, правда, заслужить похвалу строгих северных людей. Но смелый подвиг морехода-промышленника на море, во льдах, на зимовке не будет забыт. Народная молва разнесет имя смельчака по становищам, по погостам, по селам и деревням, песнями и сказаниями прославит его.

Никогда не страшится помор отправиться за промыслом в далекие, неизвестные места. Не пугают его ни холод, ни ветры, ни лишения. Много знал Ваня славных подвигов и побед простых людей — хозяев ледовитых морей.

На лице у мальчика появилось упрямое выражение. Дал себе твердое слово Ваня — быть таким, как они, как отец. Не уступать Студеному морю, не бояться его.

Мальчик всей грудью вдыхал свежий, упругий воздух с характерными запахами морской травы и рыбы. Но вот он заметил, что невдалеке, с правого борта, покачалась пенистая белая полоса. Она то пропадала, то появлялась вновь: у самой поверхности быстро плыло громадное черное тело.

Ваня посмотрел вниз, ища, у кого бы спросить — что он видит в море?

На палубе, прислонясь к мачте, стоял Степан Шарапов и рассказывал, как гулял он на берегу перед отходом. Его слушатели удобно расселись на промысловых карбасах, укрепленных толстыми веревками между мачтами. — Трое суток не спали, — певуче говорил Степан, — некогда было. Одной водки сколь выпили — страсть! Брюхан-то наш раздобрился, три рубля заручных денег дал. Ну-к что ж, половину я матери отдал, а остальные у него же в заведении оставил.

До Вани долетали отрывки беседы и других промышленников:

— Мал он зверек, да сходный: сала с его, поди, пуда с два будет, да окромя того кожа…

— В море встанет ежели темень — жди дождя, в горах завязалась — быть крепкому ветру…

— И того года сын не вернулся с моря, да и лодьи не стало…