Путь Моргана

— Измена в Бристоле! Мог загореться весь порт, доки, а затем и город! — взволнованно объявил Дик Ричарду, едва вернувшись с пристани, где произошел поджог. — Да еще во время отлива! Ничто не могло помешать пламени перекинуться на соседние суда. Господи, Ричард, это было бы страшнее большого лондонского пожара! — И он вздрогнул.

В то время люди ничего не боялись сильнее, чем огня. Даже углекопы из Кингсвуда не внушали такого ужаса — разъяренная толпа представляла меньшую опасность, чем пожар. Толпы состояли из мужчин и женщин, волокущих за собой детей, а огонь направляла могущественная десница Бога, он вел прямиком к вратам ада.

Восемнадцатого января мертвенно-бледный кузен Джеймс-аптекарь привел плачущую жену и детей к Дику Моргану.

— Ты не мог бы приютить Энн и девочек? — с дрожью спросил Джеймс. — Я никак не могу убедить их, что в нашем доме им ничто не угрожает.

— Боже милостивый, Джим, в чем дело?

— Пожар, — выдохнул аптекарь и схватился за стойку, чтобы не упасть.

— Вот, возьми. — Ричард протянул ему кружку лучшего рома, а Мэг и Пег захлопотали вокруг Энн и перепуганных детей.

— Дай выпить и ей, — велел Дик. Мистер Джеймс Тислтуэйт бросил перо и подошел поближе. — Ну, рассказывай, Джим.

Потребовалась целая четверть пинты рома, чтобы кузен Джеймс-аптекарь вновь обрел дар речи.

— Посреди ночи кто-то взломал дверь моего большого склада — а ты ведь знаешь, Дик, как она прочна, сколько на ней замков и засовов! Злоумышленник разыскал скипидар, облил им большой ящик и наполнил его паклей, опять-таки вымоченной в скипидаре. А потом ящик прислонили к бочонкам с льняным маслом и подожгли. Разумеется, в то время на складе никого не было. Никто не видел поджигателя, никто не заметил, как он исчез.

— Ничего не понимаю! — вскричал Дик, побелев, как его кузен. — Отсюда недалеко до угла Белл-лейн, но клянусь тебе, мы не слышали ни звука, ничего не видели и не почуяли запаха гари!

— Ящик не загорелся, — странным тоном отозвался кузен Джеймс-аптекарь. — Слышишь, Дик, не загорелся! А он должен был вспыхнуть! Придя утром на склад, я нашел его. Сначала я думал, что дверь взломал тот, кто нуждался в опиатах или других лекарствах, но едва вошел, как почуял запах скипидара. — Голубовато-серые глаза Моргана блеснули при этом воспоминании. — Это чудо! — воскликнул он. — Чудо! Бог спас меня, и я непременно пожертвую церкви Святого Иакова тысячу фунтов для бедняков!

Эти слова произвели впечатление даже на мистера Тислтуэйта.

— Я был бы счастлив написать панегирик, кузен Джеймс, и воспеть тебя в печати. — Он нахмурился. — Но я чувствую, в Бристоле что-то назревает, — это несомненно. И «Саванна Ла-Мар», и «Гиберция», и «Слава» принадлежат американской компании «Льюсли», а их контора расположена по соседству с твоим домом, на Белл-лейн. Вероятно, поджигатель ошибся дверью. На твоем месте я сообщил бы об этом хозяевам «Льюсли». Тори явно сговорились выжить американцев из Бристоля.

— Ты во всем видишь происки тори, Джимми, — с улыбкой вмешался Ричард.

— Так или иначе, тори — презренные трусы. — Мистер Тислтуэйт опять уселся за стол, иронически закатывая глаза при виде женской истерики. — Лучше бы ты выпроводил их домой, Дик. Оставь здесь Ричарда с одним из моих пистолетов — вот, возьми, Ричард! Я сумею защититься и одним. Но мне совершенно необходима тишина. Меня посетила муза, у меня появилась тема для нового панегирика.

Никто не обратил на его слова никакого внимания, но когда таверну начали заполнять посетители, пришедшие на обед, а град вопросов о том, что же все-таки произошло на складе Моргана, усилился, Ричард решил последовать совету мистера Тислтуэйта. Сунув в один карман пальто кавалерийский пистолет, а в другой — десяток картонных гильз, он проводил Энн Морган и ее двух дурнушек дочерей в элегантный особняк, расположенный в Сент-Джеймс-Бартон. Там Ричард устроился на стуле в прихожей, чтобы одним своим видом отпугивать поджигателей.

За каких-нибудь два дня, с четверга до субботы, весь Бристоль охватили беспомощность и паника. Сторожа и заново назначенные констебли рьяно взялись за исполнение своих обязанностей; уже в пять часов дня зажигали фонари на тех улицах, где они имелись; фонарщики суетились с лестницами, наполняя резервуары фонарей, чем прежде они занимались крайне редко. Люди рано расходились по домам, горько сожалея о том, что стоит зима и над городом витает запах древесного дыма. В ночь на субботу в городе почти никто не спал.

Девятнадцатого января, в воскресенье, все бристольцы, за исключением евреев, собрались в церкви, моля Бога о милосердии и прося его отомстить слугам дьявола. Кузен Джеймс-священник, которому никогда не изменяло красноречие, прочел свою лучшую проповедь, слегка изумившую прихожан церкви Святого Иакова: ее сочли явно иезуитской и вместе с тем — методистской.