Путь марсиан

— И попытать успеха с другим психиатром? Если у них именно такие намерения, я не буду препятствовать. Однако ни один квалифицированный специалист не пообещает вам быстрого выздоровления.

— Мы не собираемся продолжать лечение. Он просто вернется к работе.

— Этого я и боялся, доктор Грант. У вас ничего не выйдет. Только погубите Рэлсона, и все.

— Мы в любом случае вряд ли сумеем добиться каких-нибудь положительных результатов.

— А так остается какой-то шанс, верно?

— Надеюсь. Кстати, я бы попросил вас не упоминать о том, что мы собираемся забрать доктора Рэлсона.

— Обещаю, и спасибо за предупреждение. До свидания, доктор Грант.

— В прошлый раз я вел себя как дурак, не правда ли, доктор? — хмуро спросил Рэлсон.

— То есть вы не верите в то, что говорили мне тогда?

— Верю!

Хрупкое тело Рэлсона задрожало от напряжения. Он метнулся к окну, и Блуштейну пришлось развернуть свое кресло, чтобы не потерять пациента из виду. Окна защищали надежные решетки. Рэлсон не мог выпрыгнуть. Стекло было небьющимся.

Темнело, на небе появились первые звезды. Рэлсон долго смотрел на них, потом повернулся к Блуштейну и ткнул пальцем в сторону звезд.

— Каждая из них — инкубатор. Они поддерживают температуру на нужном уровне. Разные эксперименты — разные температуры. А планеты, которые вращаются вокруг звезд, представляют из себя мощные культуры, содержащие разнообразные питательные смеси и жизненные формы. Экспериментаторы стараются быть экономными — кем бы они ни были и в чем бы ни заключались их эксперименты. Они вырастили множество различных жизненных форм в этом конкретном инкубаторе. Динозавры во влажном тропическом климате, и мы сами среди ледников. Они меняли траекторию движения Солнца, а мы пытались понять физику этого явления. Физику!.. — Его губы изогнулись в презрительной усмешке.

— Разве возможно по собственному желанию менять траекторию движения Солнца? — усомнился доктор Блуштейн.

— Почему бы и нет? Это то же самое, что огонь в камине. Вы думаете, микробы понимают, отчего меняется количество тепла? Кто знает, может быть, они тоже изобретают теории. Может быть, они создали свою космогонию, описывающую вселенские катастрофы, в которых сталкивающиеся электрические лампочки приводят к появлению многочисленных чашек Петри. Может быть, они думают, что существует некое высшее божество, снабжающее их пищей и теплом, которое возвещает: «Плодитесь и размножайтесь!» И мы, как и они, размножаемся, не зная зачем. Мы подчиняемся так называемым законам природы, которые есть лишь наша жалкая интерпретация сил, недоступных скудному пониманию человека. А теперь они решили поставить самый грандиозный эксперимент из всех, что ими задуманы. Он продолжается вот уже двести лет. Они подтолкнули развитие механики в Англии восемнадцатого века, так мне кажется. Мы назвали это явление индустриальной революцией. Все началось с пара, потом появилось электричество, а завершилось открытием атома. Интересный эксперимент, но вышел из-под контроля. Именно поэтому им и приходится прибегать сейчас к таким жестким мерам, чтобы покончить с ним.

— И как они планируют это сделать? — поинтересовался Блуштейн. — У вас есть соображения?

— Вы спрашиваете меня, как они планируют покончить с нами? Посмотрите на сегодняшний мир — неужели не ясно, что положит конец нашей технологической эре! Люди ужасно боятся атомной войны и готовы на все, чтобы предотвратить ее; и в то же время подавляющее большинство считает, что атомная война неизбежна.

— По-вашему, экспериментаторы организуют атомную войну, хотим мы того или нет, чтобы покончить с технологической эрой, а потом начать все заново. Я вас правильно понял?

— Да. Разве это не логично? Когда мы стерилизуем инструменты, микробы ведь не знают, что их убивает и зачем. Экспериментаторы каким-то образом умеют разжигать наши эмоции, управлять нами. Как им это удается — выше нашего понимания.

— Скажите, — попросил Блуштейн, — не здесь ли причина вашего стремления к смерти? Вы считаете, что близится время гибели цивилизации и ничто не может это предотвратить?