Путь хунвейбина

В ноябре 1988 года я женился. Это радостное событие было омрачено тем, что сразу после свадьбы меня начала мучить подзабытая мною аллергия. Приступы зуда выводили из себя. Достаточно было почувствовать запах табачного дыма или какой-нибудь химии, и как будто тысячи муравьев начинали бегать по коже, глаза слезились. С тех пор меня раздражает, когда курят в моем присутствии, не спрашивая у меня разрешения, я считаю это эгоизмом. Под новый год у меня случился очередной приступ, и я оказался на больничной койке с «Манифестом синдикального анархизма» Якова Новомирского. «Союз максималистов» распался. Но Макс Пацифик регулярно меня навещал, и мы, сидя в больничном холле, который раньше был залом чьего-то особняка, обсуждали, что делать дальше. Решили, что нужно заявить о себе какой-нибудь громкой акцией, устроить символический взрыв - такой, чтобы никто не пострадал. Комсомольско-молодежный оперотряд, чей штаб располагается на Невском проспекте во дворце Белосельских-Белозерских - отличная мишень. Бойцы этого отряда постоянно устраивали облавы на неформалов, которые собирались в «Сайгоне» - в кафе на углу Невского и Владимирского проспектов. Потом – в 90-е годы – кафе будет переоборудовано под магазин элитных унитазов и прочей сантехники, а сейчас в этом здании находится пятизвездочный отель. Выйдя из больницы, я первым делом отправился во дворец и детально изучил «местность». Теперь надо было найти химика. Нашли. Но с его стороны дальше обещаний дело не пошло: химик убеждал нас, что ему никак не изготовить смесь, которая была бы и гремучей и безопасной одновременно. То одного вещества не хватало, то другого. Мне он сразу не очень понравился, и, в конце концов, я его пугнул: «Не хочешь помогать революции – не надо, но если проговоришься, мы перед тем, как сесть, за раз накормим тебя всей таблицей Менделеева». Говорят, потом этот парень стал производить синтетические наркотики, был изобличен и посажен в «Кресты».

В конце зимы 1989 года началась кампания по выборам депутатам на I съезд народных депутатов СССР. И у нас с Максом родилась идея выступить против парламентаризма. Я написал воззвание, в котором объяснял трудящимся, что демократия - это скрытый тоталитаризм: «А скрытый враг, как известно опаснее явного!». И призвал бойкотировать выборы. В декларации содержался призыв к вооруженной борьбе с бюрократическим строем, что по тем временам тянуло лет на пять строго режима. Подписана она была: Анархо-коммунистический революционный союз (максималистов). Слово в скобках должно было показать, что новая организация - преемница «Союза максималистов». Однако в реальности АКРС (м) нужно было еще создать. Этим мы и занялись.

Макс привлек своего друга детства, а я парня, с которым учился в мореходке. Оба не были идейными анархистами или максималистами. Друг Макса был обычным искателем приключений, а мой сокашник переживал личный кризис: его бросила жена, которая до этого изменяла ему полгода с разными типами. Несчастного надо было чем-то занять. Я предложил ему поучаствовать в деле, в распространении воззваний АКРС (м). Я его поставил перед выбором: «Либо ты сойдешь с ума от анаши и бухла, либо станешь революционером и забудешь все мещанские несчастья!» Сокашник доверился мне.

Меня, конечно, не устраивало, что в организацию вошли безыдейные люди. Приятелю Макса я дал почитать «Манифест синдикального анархизма» Якова Новомирского, а с сокашником вел беседы, рассказывая об истории революционного движения. В то время я находился под впечатлением от книги Осипа Аптекмана о революционном сообществе народников «Земля и Воля», где рассказывается и о зарождении народовольчества. «Террористический акт - это революция сегодня», - утверждали народовольцы», - просвещал я брошенного мужа. Я даже помню место, где рассказывал ему о народовольцах – середина Большого проспекта Петроградской стороны. Больше ни с кем о «революции сегодня» я не говорил. Почему я делаю на этом акцент? Потому что потом, когда нас выловят, чекисты заявят на допросе: «Мы знаем, что вы убеждали товарищей, что террористический акт – это «революция сегодня» или «маленькая революция». И я понял, откуда идет информация – сокашник испугался. Но это будет через полтора месяца. А пока нужно было листовки размножить и распространить.

Подруга Макса работала в одной из служб аэропорта и имела право пользоваться ксероксом, на котором она и распечатала наши листовки. Часть тиража распечатал я одним пальцем на машинке. По ночам мы начали расклеивать листовки на питерских стенах и заборах. Обклеили практически весь центр Питера. Наверное, со стороны могло показаться, что по ночам работает целая подпольная сеть. После того, как мы попадемся, чекисты спросят Макса: «Сколько человек в организации?» «Трое». Макс хотел выгородить своего друга детства. «Врешь, сука! Весь город листовками обклеен!» Кроме того, я побывал в Риге, где с помощью одного местного поклонника хеви-металл обклеил центр латвийской столицы.