Путь хирурга. Полвека в СССР

— Мы к вам после партийного собрания сотрудников кафедры. Мы не уверены, что вы знаете об это собрании. Дело в том, что на собрании партгруппы обсуждали вас.

— Меня? Почему же меня не пригласили?

— Михайленко и другие хотели обойти вас, они написали в партийный комитет письмо, в котором критикуют вас.

— За что критикуют?

— Там много разных пунктов — что вы воспитываете студентов в преклонении перед Западом, что хвалили американского хирурга Дебеки, который приезжал оперировать президента академии, что вы оперируете иностранными инструментами, предпочитая их советским, что вы не выписываете газету «Правду»… Ассистенты повезли письмо в партийный комитет. Они написали, что вы ставите себя выше коллектива, что хотите распоряжаться судьбами людей, не считаясь с мнением партгруппы; хотите убрать Печенкина, а потом собираетесь разделаться со всеми. Написали, что у вас немыслимо плохой характер, что вы подавляете любые дискуссии, что вы хитростью добиваетесь популярности у студентов, а на самом деле ваше руководство снижает эффективность и даже вредит всему институту. Они просят партийный комитет привести вас в нормальное состояние.

— Да, серьезные обвинения. Спасибо, ребята, что сказали.

— Мы долго думали — говорить вам или не говорить? Но мы не согласны с ними и решили рассказать, вопреки партийной дисциплине. Как члены партии мы не должны сообщать вам решения партгруппы. Но лучше, чтобы вы это знали заранее, до того, как письмо станут разбирать в парткоме. Только вы не рассказывайте, что мы передали вам это.

— Нет, что вы, я вас подводить не стану.

Письмо было резолюцией недоверия с упором на моё политическое кредо. Какая в этом логика? «Не ищите логики» — эта фраза Брежнева ходила тогда из уст в уста, как кредо партии. Дело не в том, что мои недоброжелатели неправы, а в том, что они все извратили в угоду основному политическому обвинению. Такое извращение было типичным для всех партийных кампаний. Я вспомнил недавний разговор с Лопухиным — так извращали факты против профессора Геселевича и многих. Вершиной такого извращения было дело врачей-«отравителей» в 1953 году — целую группу лучших профессоров извращенно обвинили в том, что они шпионы и собираются травить руководителей партии. И чуть ли не все члены партии верили этому. Как не верить — в них годами воспитывали логику веры в партийные извращения. Теперь испытание партийным средством извращения предстояло мне. Моё ущемленное самолюбие разыгралось. На следующий день я собрал ассистентов:

— Мне известно о вашем письме в партком и о ваших нелепых обвинениях.

Михайленко прямо воскликнул:

— Откуда вам это известно?

— Мне даже известно, что вы написали клевету про мой рассказ об американце Дебеки.

Пораженный, он высказался вслух:

— Ведь есть же такие гады-предатели среди нас, членов партии. Кто бы это мог быть? Наверное, какой-нибудь выкормыш, который продает интересы партии за высокую зарплату, — он выразительно уставился на Косматова.

Тот удивленно захлопал глазами:

— А я что? Я ничего не говорил.

В общей паузе все злобно смотрели друг на друга. Мне надо показать им свою твердость:

— Знайте, что я не собираюсь менять свой стиль работы. Я не считаю себя врагом общества, каким вы представили меня в письме. Я не снижаю, а повышаю эффективность воспитания студентов. Это вы показали себя в вашем письме врагами прогрессивного и эффективного обучения. Я заведую кафедрой и буду проводить свою линию.

Они уходили, опустив головы и мрачно косясь в мою сторону.

Вскоре меня вызвал ректор Лакин. Мы с ним приятели с институтских лет, у него самого была типичная карьера партийного выдвиженца. Теперь он достиг вершины, стал важным. Но он не был дураком и хорошо относился ко мне.

— Что у тебя такое на кафедре? Как ты допустил, чтобы они так разболтались, что пишут на тебя политические обвинения? Ты ведешь себя с ними слишком интеллигентно, надо быть строже. Плохо то, что все члены партии объединились против тебя одного, беспартийного. Но я хочу погасить этот скандал и пошлю на кафедру проверяющую комиссию. А ты постарайся их расколоть на два лагеря.

Всякую жалобу и дрязги решали проверками комиссий. У ректора было много более важных неприятностей. Недавно произошло убийство его сотрудницы — в подъезде дома была убита секретарша ректората Жанна, молодая женщина. Ходили слухи, что убили се какие-то грузины и что это была месть — через Жанну они передали большую взятку за поступление в институт, деньги она взяла, а человека того не приняли. Теперь двое моих знакомых — полковник Мусьяченко, из отдела борьбы с хищениями, и генерал Карпец, из Уголовного розыска — вели проверку института, работали следователи, ректора постоянно теребили вопросами. На фоне этого мое дело было для него не очень важным.

Через пару недель пришла комиссия — три профессора, с которыми я был в хороших отношениях. Они перелистывали бумаги, вызывали ассистентов, расспрашивали и меня. Потом я угощал их кофе, и мы беседовали. У каждого из них были случаи жалоб на что-нибудь. Имея свой опыт, они говорили мне: