Путь хирурга. Полвека в СССР

— Это действительно интересно — зачет, взятка, кино… как все это соединить?

— Только вы нас не выдавайте, ладно? Мы узнали, что наш преподаватель марксизма — алкоголик. Старшекурсники советовали нам дать ему бутылку коньяка под видом подарка к празднику. Говорили, что за бутылку он ставит зачет всей группе. Мы так и сделали — хотя праздника нет, купили в складчину коньяк за 25 рублей, по полтора рубля на каждого. Он пришел в класс хмурый, наверное не допил, и собрался нас спрашивать. Тут мы поставили ему бутылку на стол — это вам к будущему Дню Советской армии, через три месяца, коньяк ведь не портится. Он сразу подобрел и сказал, чтобы мы его подождали. Минут через пятнадцать вернулся, очень добрый, коньяком от него разит на расстоянии — три месяца ждать не стал. Так он всем нам и поставил зачет не спрашивая. И мы побежали в кино. А потом поехали к вам.

Этот их веселый рассказ поставил меня в трудное положение — смеяться или горевать? Мне стало неловко за наш институт. А они, осмелев после первой истории, наперебой рассказывали друг другу и мне историю за историей о том, кто из преподавателей, за что и сколько берет, чтобы поставить зачет или пятерку на устном экзамене. Они все знали, некоторые говорили, что сами давали. Зачет стоил 50 рублей, за экзамен платили 100.

Деньги ребята просили у родителей, некоторые давали охотно, другие ворчали, что дорого. Рассказывая, они все время весело хохотали. А мне становилось все грустней: что же это за институт, в котором я работаю? Конечно, я не выдам их, да и стоило ли мне бороться, как Дон Кихоту, с ветряными мельницами взяточничества? Мне казалось, что мы не просто топчемся в марксистском захолустье, а проваливаемся в его пропасть.

Нет, надо уезжать из этой страны. Сразу не получится, пусть сын закончит институт.

Начало неожиданно положил я сам

К середине 1970-х годов эмиграция стала популярной темой кухонных разговоров во многих интеллигентных семьях, особенно еврейских — все больше семей уезжали из Москвы. В нашем писательском кооперативе уже несколько раз устраивались проводы. Даже появился анекдот: стоит группа евреев и о чем-то разговаривает; подходит еще один и обращается к ним — я не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо.

Время от времени и я стал повторять: «Надо уезжать, надо уезжать». Но никуда уезжать мы не собирались. Одно дело просто так вздыхать и мечтать — надо бежать из Советского Союза; другое дело — начать что-то делать для отъезда. Человек так устроен, что к решительным действиям его подталкивают внешние обстоятельства. У нас с Ириной не было никаких внешних толчков, чтобы покинуть привычный нам мир. Даже наоборот — мое положение и состояние нашей семьи все укреплялись. По советским стандартам, хотя и весьма примитивным, мы были близки к вершине благополучия.

Но с тех пор как появилась мысль об отъезде, меня стало снедать какое-то внутренне беспокойство, ощущение, что я делал что-то не то, что надо было делать. Объяснить это я не мог, но проявлялось оно в раздражительности, в «утомленности сердца». Иначе нельзя было это назвать. Я часто ощущал какую-то неясную тяжесть в груди, стал принимать сердечные капли валидол и какие-то успокаивающие таблетки с бромом.

Подходил срок перевыбора ассистентов на следующие пять лет. Теперь я мог начать осуществлять давний план — первым следовало избавиться от лентяя Печенкина. Так как он член партии, я должен был поговорить с парторгом Михайленко. Он насупился, опускал голову, смотрел в сторону, то соглашался, то не соглашался со мной:

— Сначала Печенкин, а потом вы уберете всех нас?

Я был бы счастлив это сделать, но понимал, что на такое у меня не хватит мощности.

Чтобы предупредить очередную жалобу Михайленко, я поехал к секретарю партийного комитета института Корниенко. Он выглядел как моряк времен революции — коренастый, широкоплечий, самоуверенный. В коридоре возле парткома он внушительно говорил мне:

— Вы — уважаемый профессор и мы все, члены парткома, должны прислушиваться к вашему мнению и считаться с ним. Я согласен, что Печенкин работает недостаточно хорошо, но…

— Недостаточно хорошо? По правде говоря, он просто не может быть ассистентом.

— Так-то так, но райком партии не поддержит нас, если мы станем увольнять коммуниста.

На все у них были округлые формулировки: «поддерживает», «не поддерживает», «рекомендует», «не рекомендует», а на самом деле это простой диктат партии. В глубине души я возмутился — если он считает, что я уважаемый профессор, то почему я не могу улучшить состав кафедры по моему усмотрению без райкома партии?