Путь хирурга. Полвека в СССР

Я понимал, что и вопрос, и угрозу он заранее согласовал с директором. Им хотелось, чтобы все новое в илизаровском методе было сведено лишь к аппарату. Но в том-то и дело, что изобретенный Илизаровым аппарат дал ему возможность открыть новое в нашей дисциплине — формирование кости путем растяжения (дистракционный остеогенез).

Фактически мне предлагали публично отказаться от того, что я написал в письме, как Галилею предлагали отказаться от того, что Земля вращается. Если не откажусь…

Аудитория была забита докторами — некоторым был интересен доклад, некоторым было интересно посмотреть, как меня будут бичевать за непослушание. Я волновался, говорил быстро, Веня быстро менял мои зарисовки. Когда я кончил, Казьмин спросил:

— Какие есть вопросы? У меня к вам первый вопрос: то, что вы нам показали, что это, по-вашему, — это метод или это просто аппарат?

Мне предстоял последний шанс выбора между лояльностью и совестью. Галилей, как известно, вслух выбрал лояльность, а про себя буркнул по совести: «А все-таки она вертится!» Но то было время инквизиции — Галилея могли бы сжечь на костре. Меня жечь не будут. Я ответил:

— Аркадий Иванович, я только что показал, что с помощью аппарата Илизарова можно делать операции не одним только методом, а многими методами.

— Ага, так значит — это метод?

— Да, это новый метод.

Никто больше никаких вопросов не задавал, всем было ясно, что я погиб. Я оглядывался и ждал, что мой шеф Каплан поддержит меня, он ведь согласен со мной. Но он молчал. Молчали и другие профессора-хирурги — Шлапоберский, Михельман: боялись навести на себя гнев директора. Угождение им было важней, чем научная принципиальность.

Через две недели пришло распоряжение из дирекции: перевести старшего научного сотрудника Голяховского на год в поликлинику для приема амбулаторных больных.

Обычно в поликлинику посылали только младших сотрудников и лишь на полгода.

Меня лишали возможности делать операции. Это был мой «костер».

Совсем неожиданный поворот

Сохраню ль к судьбе презренье?
Пронесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

(Пушкин, «Предчувствие»)

Для хирурга каждый день видеть больных только в поликлинике — самый скучный вид работы. Конечно, интересно устанавливать диагнозы, но очень тоскливо посылать больных на операции к другим хирургам. Поликлинический прием для хирурга — это вид импотенции: представляешь себе, какую интересную операцию можно было бы сделать, а сам делать ее не можешь. Почти год уже я был в таком заброшенном положении — никаких контактов с активной хирургией и с хирургами. За спиной я ощущал волны неприязни — «прихвостень Илизарова». Кроме Вени Лирцмана никто ко мне не заходил. И вдруг, однажды, быстрой походкой ко мне вошел… сам директор Волков. Никогда он в поликлинике не показывался. Что случилось? Я привстал навстречу, он — возбужденно:

— Владимир Юльевич, я удивлен — мы посылали вас к Илизарову, чтобы вы научились его операциям, а вы до сих пор не сделали в институте ни одной операции по его методу.

У меня от удивления буквально отвисла челюсть:

— Но, Мстислав Васильевич, меня же направили в поликлинику.

— Сейчас же идите обратно в отделение Каплана и завтра начинайте делать илизаровские операции, — приказал он недовольным тоном и быстро вышел, как чем-то раздраженный.

Я — сразу к Каплану:

— Аркадий Владимирович, Волков сказал, чтобы я начинал делать илизаровские операции.

— Да, да, он только что был здесь, пришел в большом возбуждении и сказал, чтобы мы завтра же начинали делать операции по Илизарову. Я сказал, что вы единственный в нашем институте, кто делал эти операции. Тогда он пошел к вам. Знаете, что я вам скажу, что-то у них там случилось.

Действительно, с чего бы это в Волкове произошел вдруг такой резкий положительный крен в сторону Илизарова, которого он терпеть не мог? Об этом я узнал позже. А пока я даже не имел понятия, где были аппараты, которые я почти год назад привез из Кургана.

Мы с Веней Лирцманом отправились на поиски аппаратов, по дороге он рассказывал:

— Ой, Володя, что было, что было! Волков несся по коридору, как на парусах — так полы его халата раздувались. Я его таким никогда не видел. Он заскочил к Каплану, как пуля, а потом, как на парусах, понесся к тебе. Что придало ему такое ускорение?

Аппаратов ни в операционных, ни в приемном отделении не было, никто ничего про них не знал. Неужели пропали? Никто ими не пользовался, и их могли просто выбросить за ненадобностью. Если они пропали, то мы не сможем сделать операции, и виноватым опять сделают меня — недосмотрел. Санитарка приемного отделения сказала:

— Да вы чего ищите-то? Тама вон, в кладовке-то, какие-то железяки валяются.