Путь хирурга. Полвека в СССР

Оказалось, что секретарша заведующего (и его любовница) Лариса поставила на отчет электроплитку и кипятила чайник. Читать отчет было невозможно из-за пятен желтого кипятка. Но заведующий не растерялся и написал, что отчет составлен правильно. Мы с Веней с иронией наблюдали все это и давали шутливые прозвища сотрудникам.

Заведующий, Александр Маркович Дворкин, пожилой полный говорун и добрый человек, относился к нам хорошо, работой совсем не заваливал. Он считался мудрецом. Его функция была — координировать работу одиннадцати подобных институтов по стране. Новый директор мало знал институты и не ориентировался в их работе. Дворкин часами сидел в его кабинете и «заморачивал ему помороки» — говорил о важности своей работы, втирал ему очки — как его везде ужасно слушают. Мы прозвали его «ученый еврей при губернаторе» (была в старой России такая смешная должность).

Пока мы развлекали себя остротами, для Вени Лирцмана подошло время зашиты кандидатской диссертации. Зашита проходила в Институте усовершенствования врачей, из которого я недавно ушел. С неприятным чувством сидел я снова в том зале, в котором раньше у меня было свое насиженное место. Венина защита была своего рода событием: он считался одним из самых способных молодых докторов, проделал громадную и важную работу. Но к тому же был и другой интерес — национальный: как члены ученого совета отнесутся к диссертации еврея? Члены совета были те самые, которые голосовали за изгнание профессоров Вовси, Шерешевского, Фельдмана, Фридланда.

Веня докладывал свою работу толково и ясно, ее материал был громадным — четыреста больных с несросшимися переломами бедра. Такого материала хватило бы и на докторскую диссертацию. Он представил совету логичные и честные выводы: лечение давало 25 % плохих результатов — это говорило о неудовлетворительных методах лечения.

Оппоненты хвалили диссертацию, двое из членов совета выступили и тоже похвалили — профессора Иосиф Кассирский и Борис Огнев, оба члены-корреспонденты Академии.

Никто не задавал вопросов и не выступал против — все шло благополучно. Голосование было тайным. Зачитали его результаты: тринадцать голосов — за, четыре — против. Значит, четверть членов совета все-таки проголосовали против, даже не выступив и не высказав своих сомнений. Ясно, что антисемитизм проявился здесь в новой форме — скрытой. Раньше антисемиты открыто осуждали и изгоняли прогрессивных ученых, но теперь боялись это делать и старались навредить тайно.

Услышав результат, Веня поник головой, а мы расстроились за него и обозлились на совет. Выйдя из зала, наши профессора собрались в коридоре в тесную кучку и с тихим возмущением обсуждали результат, осторожно оглядываясь; иногда с их стороны слышалось приглушенное «ш-ш-ш», чтобы другие не услышали. Это была привычная за долгие годы еврейская настороженность: не надо, чтобы другие знали, о чем они толкуют.

Я успокаивал друга Веню:

— Все равно тебя утвердят. Знаешь, на меня тоже написали кляузу, когда я защищал, а все равно утвердили. И тебя утвердят.

Веня был по характеру немного паникер:

— Могут не утвердить. Ой, что будет! Ведь что обидно — никто не сказал ни слова против, даже вопросов не было. А все-таки четверо проголосовали против.

— Эти четыре голоса не тебе, это твоему народу.

Я тут же сочинил эпиграмму и прочитал ему:

Антисемитский суд суров.
Но голосует всем в угоду:
Тебе — тринадцать голосов,
Четыре — твоему народу.

Веня только слабо улыбнулся на рифмованную остроту.

Диссертацию Вениамина Лирцмана утвердили — справедливость восторжествовала.

Волны 1960-х годов

Москва 1960-х годов была бурлящим городом: прошел взлет ожиданий, кончились незначительные послабления, откатом назад усилилась цензура, участились запрещения и даже аресты. Просочились сведения, что в Архангельской области строят новые лагеря ГУЛАГа. В интеллигентской прослойке зарождались недовольства — движение диссидентов. Люди подписывались под протестами, за это их арестовывали. Я писал для самого себя антисоветские стихи на темы дня.

Писал — и прятал в стол. На работе нам с Веней Лирцманом было о чем поговорить. Я слушал «Голос Америки» и Би-би-си (если удавалось прорваться через шум заглушений) и рассказывал ему.

В стране все больше ощущалась диктатура Хрущева. Каждый день печатались его пространные бестолковые выступления, шла пропаганда его имени и идей. Главные идеи были направлены на распространение коммунизма по всему миру. Он явно продолжал политику Сталина, которого сам недавно развенчал. Хрущев задабривал Фиделя Кастро на Кубе и Гамаля Насера в Египте. Оба они свергли свои правительства, но сами не были коммунистами. Хрущев давал им материальную и военную поддержку и сделал из них коммунистов. Ежедневное содержание Кубы и египетская Асуанская плотина стоили советским людям миллиарды.