Кровь. Горячий фонтан из рассеченных артерий. Темная лужа на каменном полу…
Мишель вздрогнула и тряхнула головой, отгоняя дурнотное наваждение. Даже рукавом провела по щеке, стирая невидимые брызги. Что за чушь? Лоран ведь Бессмертный, крови не будет!
Озлившись на самое себя, Мишель снова замахнулась.
И снова подвал. Тусклый свет пыльных ламп под потолком. Нестерпимо яркий в тусклом свете клинок меча, занесенного над головой стоящего на коленях человека. Меч в руках другого человека, одетого в темное. Он коротко усмехается и наносит удар. Свет падает на его лицо, и Мишель с приступом дикого ужаса узнает в этом лице свое.
Она хрипло вскрикнула и шарахнулась назад, зажимая ладонью рот. Ей показалось, что желудок ее сворачивается комом и подпрыгивает к горлу. Она поперхнулась, проглатывая тяжелую дурноту. Мишель не понимала, что с ней происходит, она вообще не могла сейчас думать ни о чем — всюду была только кровь, кровь и грязь…
Она смотрела на Лорана, но видела только кровь на его рубашке и на ладони, до того зажимавшей рану.
Только кровь.
Она попятилась, отшатнулась в густую тень между штабелями блоков, развернулась и, не разбирая дороги, бегом кинулась прочь.
Мишель остановилась, только когда поняла, что дальше бежать некуда.
Она оказалась на берегу Сены, но не на городской набережной, а на голом берегу, на самой окраине города.
Мишель огляделась, все еще вздрагивая. Увидела у себя в руке меч — на клинке багровели пятна крови — и отшвырнула его, будто рукоять жгла ладонь.
Меч с плеском упал в мелкую воду. Жуткое ощущение снова нахлынуло на Мишель; она тяжело села на травяной бугорок под реденьким кустиком возле воды. Закрыла руками лицо.
Почти сразу перед глазами запрыгали алые пятна. Снова закружилась голова. Мишель сползла на землю, решив зачерпнуть воды и ополоснуть лицо — и тут ее наконец вырвало. В желудке было почти пусто, но ее выворачивало и выворачивало вхолостую — пока от пустоты и холода не заломило затылок.
Мишель откинулась назад, повалилась на жухлую траву и невидяще уставилась в ясное ночное небо.
Она так хотела отомстить за смерть Ричарда! А что получилось? На главного врага не хватило сил. Хватило только, чтобы почувствовать себя убийцей.
Но почему? Что она сделала не так? Почему ей так плохо сейчас? Неужели потому, что пришлось прикончить того мерзавца?
И что теперь? Месть не состоялась, хотя на ее мече кровь, а на душе — мерзкая грязь. От чего?
Она с трудом заставила себя приподняться.
Грязь и кровь.
Но она не делала ничего дурного! Она всего лишь пыталась восстановить справедливость.
Ответом на эту мысль в памяти эхом отдались слова Адама Пирсона: «Это твое право. Но я не уверен, что ты готова им воспользоваться…» И Джина тоже переспрашивала, действительно ли она хочет этой мести. И потом говорила, что нельзя позволять себе испытывать удовольствие от подобных дел. А она ничего не поняла. Наверно, это и есть ответ. Они — старшие, опытные — остерегали ее не зря. Почему же она не послушалась?
И что делать теперь?
Она осталась одна — в чужом городе, в чужой стране, без денег, без документов.
Мысль обратиться за помощью (Мишель помнила номера телефонов и Адама Пирсона, и Аманды, и Ника Вольфа) показалась ей почти кощунственной. Кто она им теперь? Упрямая дура, неспособная понять, когда ей дают хороший совет, и неспособная правильно оценить свои силы.
Но тогда что делать? Попробовать обратиться к Дункану МакЛауду — по старой памяти? Его же не было там, в этом чертовом подвале. Нет, тоже нельзя — они с Кедвин вмешались в какие-то его дела, и он, наверно, сейчас на них злится.
От этих мыслей у Мишель снова начала кружиться голова. Но земля была слишком холодной…
Мишель заставила себя приподняться и сесть. Потом увидела свой меч — он по-прежнему лежал в мелкой воде у самого берега; следы крови на клинке исчезли, и он теперь словно вбирал в себя блики света дальних городских огней.
Но меч-то не виноват, что оказался у нее в руках. Благородное оружие нельзя превращать в инструмент палача.
Мишель вытащила меч из воды, стала протирать его полой плаща.
И застыла, пораженная новой мыслью.
Меч Ричарда — единственная теперь память о нем — остался в том особняке.
Проклятие!
Нужно было вернуться. Мишель сунула свое оружие в ножны под подкладкой плаща и метнулась прочь от реки, к дороге, которую разглядела сквозь редкие деревья. Осмотрелась — и снова остановилась.
Она не знала куда идти. Не помнила, как оказалась на этом берегу. Не могла вспомнить даже, как выглядел дом, который ей нужно отыскать.
Дороги назад не было.
Это оказалось последней каплей. Она отступила, привалилась к какому-то дереву, потом, съехав по стволу спиной, села на землю и завыла в голос.