Удовлетворившись, Ли выключил прожектор и положил на кровать хлопковую футболку и спортивные штаны.
— Надень, — сказал он.
Он сел на диван, взял журнал и сделал вид, что ему нет до нее никакого дела. Дитрих, наоборот, поднялся и подошел к кровати.
— Переодевайся, Зита, — сказал он. — Стесняться тут нечего.
Зита посидела еще несколько секунд и стала снимать трико. Ли листал журнал, но Дитрих следил за каждым ее движением. Никогда в жизни Зита не чувствовала такого стыда. Ей хотелось провалиться сквозь землю и исчезнуть навсегда.
Когда она снова оделась, Дитрих протянул руку и взял ее за подбородок.
— Все будет как надо, — загадочно сказал он, переглянулся с Ли и вышел из студии. Зита осталась сидеть в той же позе. У нее было такое ощущение, что ее изнасиловали взглядом.
Ли бросил журнал на столик и махнул рукой. Вслед за ним она прошла к одной из дверей, Ли открыл ее и включил свет. Обстановка в маленькой комнате была более чем лаконичной. Там стояла кровать, телевизор с видеомагнитофоном на подставке и лежала стопка журналов. Окон не было.
— Ванная в коридоре, — сказал Ли. — Пользоваться когда еда. Смотри кино и «Сайнфелд».
Почему-то последняя реплика показалась ему особенно смешной. Ли расхохотался над собственной шуткой и вышел.
Зита опустилась на кровать и застыла, снова и снова мысленно проигрывая в голове каждый момент фото-сессии. Она помнила каждый кадр, сделанный Ли, каждую позу, которую принимало ее послушное тело, тени на стене, гладкость простыней, бархат подушек, слепящий глаза свет прожектора, шелковистую шерсть мишки, вкус леденца. В том, что ее заставляли делать Дитрих и Ли, не было ничего непристойного, но Зита знала, что фотографии были сделаны не просто так. Дитрих не зря заплатил за нее тридцать тысяч долларов. Все в этом забытом богом месте делалось не просто так.
Она откинулась на подушки, закрыла глаза и подумала о фигурке Ханумана в кармане пальто. Пальто осталось лежать на полу в студии. Как и все прочее в ее жизни, Хануман ушел. Его больше не было. Постепенно она стала дышать все глубже и ровнее, погружаясь в дремоту. Почти бессонная ночь, проведенная на полу в склепе у толстухи, и долгое путешествие в автофургоне совсем лишили ее сил.
Ни мучительные воспоминания, ни страх перед будущим не могли заставить ее веки подняться.
Часть четвертая
Глава 29
Меч правосудия не имеет ножен.
Томас быстро покидал в сумку свои вещи и помчался прочь из Агонда-Бич. С Прийей он больше не увиделся — но после того, что она сказала, он этого и не ожидал. Владелец отеля вызвал ему такси, и Томас пообещал водителю хорошие чаевые, если они доберутся до аэропорта как можно скорее. Таксист решил, что чаевые некоторым образом освобождают его от соблюдения правил дорожного движения, и постарался нарушить их все, но Томасу было все равно. Теперь ему было безразлично абсолютно все на свете.
Он прибыл в аэропорт за сорок минут до того, как самолет до Бомбея должен был подняться в воздух, купил билет и сел на скамейку в зале ожидания. Он еще раз перечитал послание Теры и снова разозлился. Он бы с удовольствием сказал ей пару ласковых слов, но это уже ничего не меняло. Все было уже разрушено.
Он перелистал входящие и обнаружил одно непрочитанное письмо — от отца. Судья редко пользовался Интернетом, и, если уж он посылал кому-нибудь личное сообщение, это означало, что речь идет о чем-то действительно серьезном.
«Сын, вчера я разговаривал с Максом Юнгером. Судя по всему, проблема с Марком Блейком разрешилась сама собой. Не буду вдаваться в подробности, но Макс замолвил за тебя слово перед партнерами. Ты можешь вернуться в „Клэйтон“ в любое время. Макс восхищается тобой, сын. Он сказал, что ты один из лучших молодых адвокатов, с которыми ему приходилось иметь дело. Такая похвала дорогого стоит — учитывая, что она исходит от человека, которого мы в свое время прозвали Циркулярной Пилой. Не стану задерживать тебя надолго, я просто хотел сказать, что ты снова пользуешься благосклонностью партнеров в „Клэйтон“. Если ты и дальше будешь поддерживать дружбу с Максом Юнгером, то обнаружишь, что дорога до Федерального суда гораздо короче, чем тебе представлялось».