Путь к Софии

Климент уже давно не испытывал ревности к корнету. Очень уж сложно переплелись чувства всех их: Нина с ее Павлом, и Сергей, и Бакулин (да, и остряк Аркадий Бакулин тоже!), и Ксения с князем Николаем, и снова Сергей... «Какая-то эпидемия любви, — думал он. — А почему и я стал ее жертвой? Почему? Я достаточно прямолинеен, достаточно дальновиден, чтобы во всем разобраться и отрезветь. Я — друг, да... Всегда только друг».

— Вот тут в шестнадцатом веке был дворец бейлербея — наместника султанов в Европейской Турции, — сказал Климент, когда они проезжали мимо резиденции мютесарифа. — А до последнего дня тут находился софийский правитель. А вот в той большой мечети Буюк размещался лазарет, в котором я вынужден был служить. Боюсь, что доктор Грин уехал. Папаша так хотел с ним познакомиться!

Когда, миновав мечеть Буюк, Климент увидел французское консульство и развевающийся над ним флаг, его охватило теплое, окончательно разнежившее его чувство, какая-то особенная радость от сознания того, что он скоро увидит свою маленькую пациентку, ее ясные глазки и что сможет так много рассказать ей.

Они подъехали к Куру-чешме и остановились перед их домом. Ворота были широко отворены. Во дворе толпились солдаты. Они удивлялись его шинели без погон, его взволнованному виду. Но как только они увидели Ксению и как только она позвала их помочь, они тотчас же с готовностью подбежали к ним. Климент первым кинулся в дом. Там всюду царил непривычный для него беспорядок. Ранцы, заплечные мешки, ружья...

— Мама! Отец!..

Внизу их не было. Он кинулся вверх по лестнице. Вот его комната... Его книги, инструменты. Только один Андреа мог так все разбросать!

— Поднимайся сюда наверх, Сережа! — крикнул он, возвращаясь назад, и встретил на лестнице корнета, который медленно передвигал ноги, поддерживаемый Ксенией и солдатом.

Уложив его в своей комнате, Климент снова побежал вниз, принес воды и кое-какую еду. Все это время он неотступно думал о своих родителях и об Андреа. Радость возвращения была неполной — никто из родных не встретил его. Ну, конечно, они все там, но как же он никого не увидел? Он сказал Ксении, которую позвал вниз:

— Я пойду отыщу какого-нибудь хорошего хирурга! Больше откладывать нельзя! Наши ведь подойдут самое раннее к вечеру. Нет, я все же пойду поищу кого-нибудь... Может, найду в дивизионном лазарете, если он уже здесь. Или кого-нибудь из моих бывших коллег. Доктор Гайдани, вероятно, не уехал.

Она слушала его, испуганная, молчаливая.

— И чтоб он не двигался! — добавил Климент, уже выходя.

Он бы оперировал его сам, испробовал бы способ Грина, но ведь у него была сломана правая рука.

В воротах Климент наткнулся на запыхавшуюся Женду. За нею бежал Славейко.

— Здравствуй, братец! — воскликнула она, обнимая его. — А где же Коста? Я не поняла, что ты мне сказал.

— Скоро придет и он, ты же его знаешь! — улыбнулся Климент.

Малыш кинулся ему на шею.

— Дядя, дядя! И ты тоже братушка!.. И мой папка? И он, да? А почему его нет? — допытывался Славейко и с беспокойством вглядывался ему в глаза.

— И он, и он, мой мальчик! Мы потеряли друг друга еще в Орхание. Наверное, он едет с обозом.

Женда вдруг расплакалась:

— Ох, сколько мы тут натерпелись! Отец-то наш, отец — упокой господи его душу...

— Отец?! — почти беззвучно воскликнул Климент.

Она рассказала ему сквозь слезы обо всем, что произошло. И что казненные лежат сейчас в большой церкви, что мать их с утра там и что Андреа, возможно, тоже пошел туда... Климент слушал ее, потрясенный, раздавленный страшной вестью. Потом услышал от нее о Радое, об Андреа, Неде... Все это ошеломило его, но глубже всего поразила его душу страшная весть о смерти отца. Она одна владела сейчас его сознанием. Так случилось потому, что он не вернулся вовремя, потому, что не было в доме другого мужчины, на котором можно было бы им выместить свою злобу...

— Где ты говоришь он, в большой церкви? — прервал он Женду.

Она кивнула, и он, позабыв о том, куда собирался идти, побежал к церкви святого Крала.

Хоронили казненных на следующее утро. На кладбище пришла добрая половина города: родственники, друзья, знакомые, незнакомые. Они стояли скорбные, хотя уже второй день город ликовал, добрым словом вспоминали людей, которых провожали в последний путь, и перед ними снова вставала та страшная ночь. Гробы с неизвестными крестьянами стояли по краям. В середине, рядом, так же, как завершили свой жизненный путь во дворе тюрьмы, лежали Слави Будинов и Радой Задгорский. Их посиневшие лица были страшно искажены, но родные и близкие не могли отвести от них глаз. Смотрели, заливаясь слезами, онемевшие от горя, и не понимали, как это возможно, что опустят сейчас в могилу дорогих им людей, и они уже никогда больше их не увидят.