Путь к Софии

В центре туман был не такой сплошной. Задувавший из боковых улиц ветер разрывал его и гонял клубами. Снег сверкал под солнцем бесчисленными золотистыми и голубыми искрами. Перед лавчонками горели жаровни. Несмотря на ранний час, улица становилась все более оживленной. Встречалось все больше людей, которые бодро и шумно приветствовали друг друга. Но, всматриваясь в лица прохожих, вслушиваясь в их голоса, Андреа обнаруживал, что почти все они говорят по-турецки, или по-гречески, ими по-черкесски и что среди них редко можно увидеть болгарина...

Ну и голова! Болгар-то всех увели! И только стариков, да калек, да чорбаджийских сынков, которые отвалили туркам золота, — да, только таких можно встретить! «А мы с Костой? Мы с ним из каких? Кем нас считают люди?» — спросил себя Андреа, и что-то оборвалось в нем. Он не ответил себе, что людьми консула или Джани-бея. Все в нем восстало против такой нелепой мысли, но стыд, пережитый утром, вдруг обернулся гневом и злобой. Те же чувства владели им, когда он накануне возвращался с укреплений. «Я не могу оставаться в городе! — подумал он опять, как думал тогда. — Уеду!» — Только на этот раз это была не просто угроза, а твердое решение. Андреа пошарил в карманах, хватит ли у него денег заплатить за подорожную, и без дальнейших размышлений быстро направился к полицейскому управлению.

Улица перед ним кишела жандармами. Они патрулировали всю ночь и поэтому были злые. Стоял неумолчный визгливый собачий лай — это бесновались собранные вместе их ищейки. Андреа, не обращая ни на что внимания, прошел в комнату, где выдавали подорожные, сказал глуховатому полицейскому чиновнику, который, к счастью, его знал, что хочет поехать к родственникам в Копривштицу, записал на листе бумаги свои приметы и, оставив десять грошей по тарифу и еще пять «на чай», ушел. Документ будет готов через два часа, а может быть, и через четыре. Куда ему теперь идти? Может, в чаршию, купить кое-чего в дорогу? Или в школу? В школу он, конечно, зайдет, но позже... А сейчас лучше всего пойти к Мериам. Он так давно у нее не был. Теперь это будет прощаньем. Может статься, он ее уже никогда не увидит...

Андреа спустился вниз через суконный ряд, стараясь не встретиться ни с отцом, ни с Костой, и долго бродил по темному лабиринту гетто. Когда наконец он вышел к Соляному рынку и увидел там зловещий силуэт виселицы, на душе у него стало совсем мрачно. Но он не повернул назад, а, ускорив шаг и подняв воротник, старался не смотреть на окоченевший труп. Поравнявшись со входом в шантан, он резко свернул и вошел внутрь.

Хитрый папаша Жану, еще в халате и в колпаке, мурлыкая песенку, выстраивал на полке бутылки. Завидев Андреа, он присвистнул.

— Ого! Кого я вижу! — фальцетом воскликнул он.

— Как дела, папаша Жану?

— Дела идут...

— Не сомневаюсь! Ты на этом собаку съел...

— А ты где пропадал? Вчера, когда вешали вон того, я было подумал: не наш ли это симпатичный господин?

— Индюк думал да в суп попал, — мрачно пошутил Андреа. — Вряд ли ты пустил бы слезу по мне!

— Кто-то другой пустил бы, и не одну, — подмигнув, захихикал папаша Жану. — Что будешь пить? Мастику? — вдруг серьезно спросил он.

— Я переменил расписание, папаша Жану. С утра не пью, — сказал Андреа и вышел в темный коридор. Он на ощупь нашел дверь каморки Мериам. Она не была заперта. Вошел и задвинул засов.

Сквозь просвет между батистовыми занавесками проскользнул бледный солнечный луч, но комната тонула в полумраке, и в первый момент Андреа показалось, что Мериам не одна в постели. «Не мог меня предупредить, подлец Жану!» И он хотел было выскочить из комнаты, но тут привыкшие уже к темноте глаза разглядели, что он принял за другую голову ее волосы, раскинувшиеся по подушке, а за чужое плечо — одеяло, приподнятое ее рукой... «Спит», — подумал он и, испытывая грубое желание, присел к ней на постель. Она действительно спала — расслабленная, утомленная, повернув голову набок. Краска на губах и на бровях, румяна — все это размазалось, и, хоть он не раз видел ее такой, все же сейчас она показалась ему еще безобразней, еще противней.

Почувствовав его взгляд, Мериам пошевелилась, улыбнулась и вытянулась на постели. Но она сделала это во сне и опять успокоилась. А в нем разгорелось похотливое желание. Даже в ее безобразии было что-то, его возбуждавшее. Дрожащими пальцами он откинул одеяло, окинул взглядом все ее тело. Потом быстро начал раздеваться. Глядя на нее сверху, он видел ее всю — распростертую, бесстыдную, слегка вздрагивавшую от холода. Он, казалось, видел на ней омерзительные следы последнего незнакомца, который провел с ней ночь в этой постели, и наполнялся отвращением и страхом оттого, что сам собирался лечь в эту мерзкую постель. «Несчастная женщина! — вдруг пожалел он ее. — Она этим зарабатывает себе на хлеб. А я? Да я даже денег ей не даю и еще оправдываюсь тем, что она меня любит... Я поступаю подло! А кто платит ее хозяину, когда она меня здесь принимает? Папаша Жану не из сентиментальных».