Путь к Софии

«Симпатичный юноша, — думал Леге. — Тогда, на приеме, он показался мне остроумным и с темпераментом. А он еще и смелый! Да, смелый, раз отважился схватиться с этими озверевшими невеждами… Надо рассказать маме: ее кавалер связан турками! Как она его называла? Фараон! Он тоже помог мне ее убедить. Теперь все по-другому — я безмерно счастлив, что она оценила Неду! Как хорошо, что он дал мне возможность реабилитировать себя в собственных глазах. Но я ничего не сделал для другого арестованного, — вспомнил Леге. — Надо опять поговорить с Сен-Клером. Или, если будет случай, с Джани-беем? Пожалуй, лучше с Джани-беем. У майора как будто испортилось настроение: понял, что его усилия безрезультатны!»

«Не надо было садиться к нему в фаэтон, — думал Андреа. — И вообще... Его заступничество, его доброжелательство! Лучше бы это исходило от итальянца. С ним как-то проще... А то именно от Леге… от Леандра! — вспомнил он с сарказмом, как Неда назвала при нем своего жениха. — Это нечестно с моей стороны, ведь я ненавижу этого человека... Нет, я не должен его ненавидеть, он мне ничего плохого не сделал. Напротив, помог мне. Но сколько раз я про себя называл его стариком... Говорил, что он ей не пара... А разве мало здешних барышень выходят замуж за мужчин старше своих отцов? Глупости! Консул прекрасно выглядит!»

— Вы курите, господин Будинов?

Андреа протянул руку, увидел, как она грязна, заколебался, но потом решительно взял папиросу. Консул тоже закурил.

— Я должен поблагодарить вас за ваше заступничество перед господином Сен-Клером, — хмуро сказал Андреа.

— Этого требовала справедливость. Впрочем, маркиз Позитано первым вас заметил, это он обратил его внимание. А лично я хотел бы дать вам один совет. Вы позволите? Ну, хорошо. Я не скажу вам словами мусульман: что предначертано, тому и быть. Я вам скажу только, что в данных обстоятельствах протест в любой форме приносит вашему делу больше вреда, нежели пользы! — закончил консул с чувством удовлетворения.

Андреа выпустил колечко дыма и стал глядеть на первые городские дома.

— Видно, такова уж наша судьба, сударь, — сказал он с иронией. — Протестовать, потом ждать от того или от другого милости... и благодарить!

Леге кашлянул.

— Вы имеете в виду и войну?

— Все. Всю нашу жизнь. Хотя, впрочем... Впрочем, нет! — сказал Андреа убежденно, и вдруг, что было вполне в его характере, мысль его сделала неожиданный скачок, и он горячо воскликнул: — Вы сами видите, кто нас поддерживает и в ком наша надежда!

— О да! — Консул сдержанно улыбнулся. — Хотя соображения России отнюдь не только те, о которых вы думаете, дорогой господин Будинов!

— Соображения — дело дипломатов.

— Впрочем, кажется, вы меня неправильно поняли. Я не спорю с вами! Напротив, я сочувствую!

Но Андреа уже не слушал его.

— Для нас, болгар, важны факты, господин консул! А факты красноречивы, не так ли? Уже столько месяцев идет война! Лишения, кровавые схватки, жертвы — наверное, десятки и десятки тысяч! Разве я не прав? Кто еще был бы на это способен?

Леге с любопытством разглядывал сидевшего перед ним молодого человека. Какое живое у него лицо! Интеллигентное, несомненно, интеллигентное лицо. И эта улыбка, то ироническая, то горькая... Леге очень хорошо понимал, почему его мать называла молодого человека Charmant^[19]. Но откуда идет неприязнь Неды к нему? Откуда именно у нее, такой доброжелательной ко всем другим? «Это несправедливо с ее стороны, — думал он, хотя ему было приятно, что на нее не подействовало столь сильное обаяние Андреа. — Ей не пристало вслед за братом ненавидеть своих соседей», — а то, что Филипп неизвестно почему ненавидит симпатичного доктора Будинова и всю его семью, он не раз замечал.

Незаметно они оказались на грязной площади перед воротами Чауш-паши, и фаэтон, протарахтев по горбатому мосту, въехал в город.

— Что касается России, здесь вы правы, — заговорил Леге. — В сущности, мы видим только поверхность, форму, да... Когда и где не было своих соображений! — продолжал он уже из любви к философским разговорам, так как легко увлекался подобными темами. — Возьмем нашу революцию. Первая империя, вторая империя… Последняя война со всеми ее эксцессами...

— И ваша теперешняя политика по отношению к нашей войне!

— Пусть будет так: и теперешняя, при всем том, что она не так неблагоприятна, как вы предполагаете, — сказал он подчеркнуто и опять предложил ему папиросу.

— Одна ласточка не делает весны, господин консул!

— Ошибаетесь, дорогой господин Будинов! Но оставим это. Итак, я говорил о форме. В одном вы правы: важна сущность события. Хочет ли народ войны, воспринимает ли ее как необходимость, готов ли жертвовать собой за какой-то идеал, за святое для него дело?

— За своих братьев, сударь! За своих братьев по языку, по крови, по вере!

— Я вас понимаю.

— И не только потому, что они братья! А потому, что они страдают, а весь мир глух! И вы и остальные!

— Мы глухи? Нет, это слишком сильно сказано, мой молодой друг! И это неверно!