Путь к славе, или Разговоры с Манном

Я расплатился с таксистом, напрочь забыл, куда направлялся, и пустился на поиски музыкального магазина. Ноги двигались в такт моим мыслям: диджей ошибся, точно ошибся.

Пластинка Томми была такой новой, что мне пришлось обойти три магазина, прежде чем я нашел ее.

Диджей ошибся. Точно оши…

Я сверился с обложкой. Диджей не ошибся. Да, я правильно узнал голос, но имя было другое. Томми стала Тамми. Да, кажется, она говорила об этом. Я смутно припомнил, как Томми говорила, что возьмет себе имя Тамми. Тамми, через «а». Но это маленькое изменение было только так, на затравку. Что меня действительно подкосило — так это то, что она не только имя, она еще и фамилию свою поменяла. Томми, моя Томми Монтгомери превратилась в Тамми Террелл.

* * *

Я позвонил Томми. Тамми. Ее не было дома.

Я позвонил ей в «Мотаун». Женщина, которая взяла трубку, сказала мне, что Томми сейчас в студии звукозаписи и не может подойти к телефону. Спросила, не хочу ли я что-нибудь передать. Я повесил трубку.

Я вышел из детройтского аэропорта — прошло всего восемнадцать часов с того момента, как я услышал песню по радио, — подозвал такси и велел водителю отвезти меня в «Мотаун». На этот раз сюрприз для Томми, для Тамми, приготовил я.

Таксист отвез меня, куда я просил. Не знаю уж, чего я ожидал, но ожидал явно большего, чем то, что увидел: коричневое каменное здание — маленькое, простое, — которое выглядело так, будто еще пара задержанных выплат — и его покинут навсегда. В окне торчала табличка с надписью от руки: «Хитсвилл, США» — можно было подумать, ее сделал какой-нибудь школьник. Иначе говоря, я вообще не понял, туда ли попал. Пока не зашел внутрь. Чернокожие. Одни чернокожие. Чернокожие певцы и сочинители песен, музыканты, инженеры. Чернокожие управляющие и бухгалтеры, чернокожие секретарши. Такое зрелище нечасто доводилось увидеть в те дьявольски белые дни: чтобы столько чернокожих одновременно работало в одном месте. Вот насколько редким было это зрелище: даже сам будучи черным, при виде такого количества людей твоего цвета кожи ты испытывал шок. Вот насколько мы были забиты.

— Джеки!

Я оглянулся, посмотрел по сторонам. Ко мне спешил Ламонт Перл.

— Эй, Джеки, какими судьбами? Давно ты тут? — Он взял меня за руку, сжал мне предплечье, будто надеялся, что из меня золото посыплется.

— Я… Да я только что зашел.

— У тебя выступления тут будут на неделе?

— Нет, я… у меня несколько свободных дней. Вот и решил слетать сюда.

— Слетать? — То ли это действительно произвело на него впечатление, то ли он просто притворился. — У тебя хорошо дела идут. — Словно у него самого дела шли плохо. Если Ламонт что-то и умел — а он много чего умел, — так это находить верный подход к людям. — Поглядите только на этот костюм. Что же это такое, неужели это…

— Сай Мартин.

— Да, чудесно. Просто чудесно. А знаешь, такие носит Сэмми. Да что же это я — конечно знаешь. Я читал в «Курьере», что вы с Сэмми…

— Томми здесь? — прервал я его, сделав особый упор на ее старом имени. Я спросил о том, ради чего приехал сюда, попытавшись показать Ламонту, что у него, может, и есть время на пустую болтовню, а у меня — нет. Но моя попытка имела совершенно противоположный эффект. Ламонт лишь улыбнулся мне так, как обычно улыбаются ребенку, играющему в солдатики. Большой палец его руки пробежался по кончикам остальных пальцев. Туда-сюда, туда-сюда.

— Конечно, Джеки. Пойдем отыщем твою девушку.

Ламонт повел меня вдоль череды маленьких студий. Крошечные застекленные вселенные. Проходя мимо окон, можно было видеть разных мужчин и женщин, и поодиночке, и группами — молодые, незнакомые лица, жаждущие славы, — которые что-то записывали, репетировали, прослушивали записанное, но все это — в гробовой тишине, за звуконепроницаемыми стенами. У меня возникло ощущение, будто я — какое-то божество, взирающее с высоты на людские празднества.

Я подумал — какие чувства возникают у здешнего теневого босса, Берри Горди, когда он проходит по коридорам своего маленького города, своего Мотауна, своего Хитсвилла.

Томми-Тамми находилась в одной из студий, вместе с долговязым черным парнем — чисто выбритым, с тугой опрятной прической из мелких завитков. Почти как у кавказца, лицо у него было узкое, угловатое, и смотрелся он в своих свежевыстиранных штанах и рубашке, пожалуй, чересчур деланно. Чересчур добропорядочно. Чересчур самонадеянно — как парень, который слишком уверен в себе и думает, что может заполучить любую девчонку, какая ему приглянется. Они оба смеялись. Над чем — не знаю. Над чем-нибудь смешным, что сказал он или она. Над какой-нибудь неудачной записью. Не важно. Что бы там ни было — мне не понравилось уже то, что они смеются вдвоем.

Ламонт побарабанил по стеклу. Томми обернулась, рассеянно поглядела. Прошла секунда, другая, прежде чем до нее дошло, что это я.

И вот уже Томми обнимала, целовала меня. Я делал то же самое и одновременно бросал такие взгляды на Выглаженные Штаны и Накрахмаленную Рубашку, которые ясно говорили: «Да, она моя».

Между поцелуями Томми спросила: