Путь к перевалу

— Ну да! Точнее, ваши работы. Вы, так сказать, «загрязнили» геологию физикой. Вот Бенецианов и ринулся защищать ее от физико-математической скверны, беречь ее девственную непорочность. Так появились «чистая» геология, «классическая» геология и тому подобное.

— Вот как! А не кажется ли вам, Алексей Константинович, что эта старая, «классическая» геология отжила свой век?

— Ну нет, Юрий Дмитриевич! Тут уж вы хватили через край. Возможности геологии далеко не исчерпаны. Но то, что она развивается черепашьими темпами, это, пожалуй, верно…

— Тогда почему это так?

— Причин много. И одна из них, если не самая основная, заключается, по-моему, вот в чем. Ведь что ни говори, а темп развития любой отрасли науки определяется теми требованиями, которые предъявляются к ней жизнью, обществом. Это и состояние экономики государства, и его международное положение, и уровень жизни населения.

— Но разве мало требований предъявлялось к геологии?

— Нет, не мало. И тем не менее все эти требования геология — я имею в виду практическую геологию — удовлетворяла очень быстро и, как правило, целиком и полностью. Возьмите первые годы Советской власти, когда встал вопрос об индустриализации страны. Понадобились топливо, сталь, железо. И наши геологи в короткий срок дали стране месторождения каменного угля и железных руд. Далее, начало развиваться отечественное машиностроение. Понадобились медь, свинец, никель, олово. И геологи опять-таки очень быстро дали богатейшие месторождения цветных металлов. А возьмите сорок пятый год, когда Америка оказалась монопольной обладательницей атомной бомбы. Тогда перед геологами была поставлена задача немедленно снабдить нашу атомную промышленность ураном. И они с честью справились и с этой задачей.

— Все это верно, конечно. Но какой ценой геологи-практики решали подобные задачи? Вы не меньше меня знаете, чего стоила работа наших полевиков. А много ли помощи оказала им наша наука, так называемая теоретическая геология? Да сплошь и рядом ее представители занимались лишь тем, что изучали уже открытые месторождения и строили на этом материале различные теории рудообразующих процессов. Кстати говоря, теорий этих не меньше, чем месторождений, а толку от них… Так что, Алексей Константинович, героизм полевиков, массовый героизм съемщиков, поисковиков и разведчиков — вот на чем выезжала до сих пор геология!

— Ну, может быть, и не совсем так, дорогой Юрий Дмитриевич. Однако все эти задачи решались бы, конечно, проще, легче и дешевле, если бы геологи-практики были вооружены более совершенными теоретическими представлениями.

— Вот именно!

— Но факт остается фактом. Как бы там ни было, а промышленность вовремя получала от геологов все необходимое. А потому и не было тех жестких требований, какие предъявлялись к другим наукам, скажем, к физике или химии. Но теперь времена меняются. И дело не только в том, что все, что лежит, так сказать, под ногами, уже открыто и разведано, — но и в том, что теперь мало иметь уголь, медь, железо, алюминий. Промышленность требует сейчас такие редкие элементы, как тантал, ниобий, церий.

— Да, их-то уж не откроешь с одним молоточком и компасом. Понадобятся знания тончайших процессов миграции атомов.

— Безусловно. И я вполне согласен с вами, что теперь-то и настало время более интенсивного углубления нашей науки. Но именно углубления, — подчеркнул Стенин, — а не сдачи ее в музей древностей. Геология отстала, Юрий Дмитриевич, но не изжила себя, как бы ни называли ее вы или ваши оппоненты.

— Ну, я мог бы поспорить. Однако… — Воронов взглянул на часы.

— Да, время позднее. Что же, будем считать наш разговор не законченным.

***

— Добрый вечер, Глеб Максимилианович! — Кравец тщательно прикрыл за собой дверь и доверительно подсел к столу Ростова.

— Вечер добрый, — ответил тот, укладывая в портфель бумаги. — Спешу в трест, Эдуард Павлович, на НТС.

— А я зашел поздравить вас с наградой…

— А-а-а! Спасибо. Для меня самого это такая неожиданность…

— Ну, что вы! Если всю открытую вами нефть…

— Нефть не может открыть один человек, дорогой Эдуард Павлович. Это заслуга всего коллектива. И не только нашего.

— Но все-таки! Да, кстати, о коллективе… Я просто не могу не возвратиться к нашему разговору. О Воронове. Вы зря недооцениваете того разлагающего влияния…

— Да бросьте, Эдуард Павлович! Ну, что вы все одно и то же?

— Но теперь он проповедует, что геология вообще не наука. Послушать его, так все наши работы бесперспективны. И он твердит об этом всюду: на лекциях, в студенческих кружках, в частных беседах со студентами, особенно дипломниками.

— Гм… Может быть, потому мы и начинаем испытывать в последнее время трудности с комплектованием аспирантуры.

— Несомненно! Вся талантливая молодежь идет к Воронову или вообще уходит с факультета. Ведь это факт, что студенты все больше теряют интерес к геологии. Я это чувствую.

— В какой-то мере так…

— А все Воронов! Его безответственные разглагольствования о крахе геологии, несовершенстве ее методов и тому подобном.

Ростов раскрыл и снова закрыл портфель: