Путь императора

– Как не говорит? – хохотнул Типун. – А что тогда у меня в ухе жужжит?

– Типунчук! – раздался негодующий возглас учительницы.

– Не говорит, – пояснил он. – Это просто звуки. Официальный стиль называется. Это когда очень хочется сказать правду. Но не можется. Вот и говорит ни о чем.

– Ну, скажи ты за директрису! – простодушно предложил Типун. Он озадаченно глянул на бандита.

– Ты не знаешь! – наконец понял он. – Ну, знай отныне: правда – это очень страшно. Оно тебе надо? Или кому бы то ни было? Директриса не просто так официальным стилем пользуется. Она боится сказать невзначай правду.

– А, не пугай! А то мы чего-то не знаем? Вроде всё испробовали – и всех!

– Ну-ну. Сам попросил. А кому, как не тебе, было сказано: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман? А?

– Пушкин, что ли? – неуверенно пробормотал эрудированный Ленчик.

– Гёте? – предположила более образованная учительница, решив посоревноваться в грамотности с лоботрясами-учениками.

– А разница? Может, Люмер Царственный. Да многие говорили, это общее место.

Он принял позу, забавно смахивающую на фундаментальную стойку руководительницы школы, подумал мгновение – и заговорил, тщательно дозируя громкость, чтобы всем было слышно, но основному, так сказать, докладчику не мешало:

– Мы собрались здесь, чтоб услышать про себя пренеприятное известие. Вас родители отправили в школу готовиться к жизни? Вас учителя приняли, чтоб готовить к жизни? Вы сами тоже, небось, думаете, что учеба в школе поможет в жизни? Так вот: ни фига подобного.

– Переписчиков! – шикнула учительница.

– Не мешайте! – шикнули на нее. – Мы слушаем!

Учительница растерялась. Да, она слышала, что есть такое понятие – равноправие. Но чтоб равноправие касалось и ее тоже?!

– Ни фига подобного! – твердо повторил он. – Никогда в жизни вы не примените свои насквозь лживые знания об образовании государств у германских племен! Зачем это автослесарям, шоферам и продавцам? И даже будущему директору музыкальной школы Ленчику – зачем?

Ленчик не возражал. Он точно знал, что ему потребуется по окончании школы: умение брать тридцать вторые на левой клавиатуре. Германские племена там и рядом не стояли.

– И будущему автомаляру Коляну никогда в жизни не пригодятся уравнения электронного баланса! Ему бы знать химические свойства красок – но этому в школе не научат. Не научат этому и выше! Самоучкой придется доходить, горьким опытом! И продавщице Гале не доведется использовать вектора сил! Да она физику забудет прямо на пороге школы! Мы все выкинем школьные знания из головы, как только столкнемся с жизнью! Так что все эти годы мы будем изучать то, что никогда не пригодится. А вы к тому же тащите в школу и свою звериную жестокость, и тупость, и обыкновенное разгильдяйство! И те, кто дома прятался от гнусностей жизни, встретится здесь со всякой грязью и дрянью! Дома от дряни стены защищают, а в школе она внутри! И бандиты вокруг школы всегда крутятся. Каково?! И останется школа в памяти многих как самое жуткое и страшное время жизни!

Он огляделся – все были впечатлены. Замечательно. Вот только директриса замолчала чего-то, наверно, соображала, как отреагировать на вид затылков вместо привычных сонных лиц.

– Вот только меня это не устраивает! – честно сообщил он слушателям. – И если с содержанием образования я мало что могу сделать, то по части человечности… Типун, ты меня знаешь.

– А что сразу я?!

– … и подобные тебе! Знаете, ребятки, если честно – уйду счастливым из этой поганой реинкарнации, если про нашу школу потом будут вспоминать так, как в песнях поется! Вот к этому и буду стремиться – и вы вместе со мной. А куда вы денетесь? Слышишь, Творче? Опять за тебя работать! Урод увертливый! Ладно. Слушайте, к чему будем стремиться.

Он поднял лицо к небу, вскинул руки, прикрыл глаза…

– И в сентябрьский день погожий, и когда метет февраль, школа, школа, ты похожа на корабль, плывущий вдаль! – зазвенел его голос.

Конечно, это надо бы петь хором, голосов этак на сто. Ничего, он запросто мог возместить количество мощью своей глотки!

– Капитанами ль мы станем, звездолеты ль поведем! – самозабвенно выводил он во все горло, забыв обо всем на свете.

– … никогда мы не оставим человека за бортом! – вдруг поддержал его мягкий женский голос, грудной, чарующий, необыкновенно богатый.

Он недоуменно развернулся. Эвелина стояла рядом и улыбалась ему самыми краешками губ, самой загадочной глубиной своих удивительных глаз. И она протягивала к нему свои нежные тонкие пальчики. Никто не понял, не догадался, что это значило – только он, только она. Никто не понял, почему голос девушки окрасился нежностью, когда он бережно взял ее ладони в свои.