Путь феникса

— Слушай сюда, жаба, — сказал ему Питер. — Берешь эту вещь в обе руки, держишь крепко-крепко. Разбегаешься и бежишь со всех сил на туманную пелену, вещь при этом держишь перед собой. Бежишь так быстро, как можешь, понял? Отлично. Не бойся врезаться в пелену, с этой вещью в руках она тебя пропустит. Понял? Вопросы?

— А что дальше делать надо? — спросил орчонок.

— Потом объясню, — спокойно ответил Питер. — Все равно ты сейчас ничего не запомнишь. Еще вопросы есть? Выполняй.

Орчонок выполнил приказ безупречно. Крепко-крепко обхватил фугас, разбежался, с разгону влетел в туманную стену силового поля и исчез. Призрачный купол вздрогнул, вместе с ним слегка вздрогнула земля под ногами. Раздался треск и хлопок, как при ударе молнии, но намного тише. Купол силового поля утратил прозрачность, по нему расплылась багровая клякса. И больше ничего не произошло.

— Неудача, — констатировал Питер. Оценил взглядом исполинскую кровавую каплю, в которую превратилось марево силового поля, и добавил: — Красиво, но бесполезно. Ладно, пойдем в лагерь, будем думать, что делать. Эту дверь пинком не выбить, тут ключ нужен.

Питер повернулся к лагерю и увидел, что к ним бежит Серый Суслик. Лицо полукровки было искажено гневом и скорбью, Питеру на какой-то миг даже стало жалко его. Но в следующее мгновение жрец изгнал из своей души непристойное чувство. Он сделал все правильно, не нарушил никакой закон даже в самой малости. Пожертвовал ради великой цели самым бесполезным членом экспедиции, да, бесполезно пожертвовал, но надо же было проверить гипотезу! Раньше никто не пытался устраивать химический взрыв в двумерном пространстве силового поля, никто не знал, что при этом происходит. А теперь Питер знает, что в этом случае происходит — ничего особенного. Этот научный результат, кстати, представляет самостоятельную ценность.

— Что ты наделал, дьякон?! — завопил Серый Суслик. — Не человек ты, а тварь адская, чтоб тебя Калона познал во всех позициях, чтоб не было тебе счастья…

Шон взялся за рукоять меча и начал говорить:

— Святой отец, разрешите…

— Не разрешаю, — оборвал его Питер, не дожидаясь, пока рыцарь сформулирует просьбу. — Мне нет дела до того, какими словами поносит меня эта жаба. Я не верю, что его проклятия имеют силу…

— Ну да, — смутился Шон. — Это понятно, святой отец, но… Он же вас оскорбил!

— Позволь мне решать, что допустимо, а что недопустимо, — сказал Питер. — Я считаю прозвучавшие оскорбления непристойными, но не недопустимыми. Если бы их произнес разумный человек, например, ты, я бы тебя зарубил на месте. Но если их произнесет, скажем, полевая мышь, я не стану ее наказывать. Я просто воскликну: «О, говорящая мышь!» Понимаешь?

— Для вас этот полукровка как говорящая мышь? — спросил Шон.

— Нет, — покачал головой Питер. — Он для меня — нечто промежуточное между уважаемым человеком, чьи слова я принимаю во внимание, и бестолковым животным. Я сам решаю, как реагировать на его слова и поступки. Я могу наказать его, а могу сделать вид, что ничего не произошло. И то, и другое допустимо. Сейчас мой выбор — просто наблюдать. Если он решит напасть или совершит иной недопустимый поступок, мой выбор изменится. А пока пусть ругается.

К этому времени уже стало ясно, что полукровка бежит не к ним, а к тому месту, где глупый орчонок прекратил свое существование.

— Он его, что, оплакивать собрался? — спросил Шон.

— Понятия не имею, — ответил Питер. — Пойдем в лагерь, здесь больше делать нечего.

Питер был неправ. Стоило им повернуться спиной к туманной стене, как сзади громыхнуло, а когда Питер обернулся, ему брызнуло в лицо чем-то горячим и влажным. А когда он протер глаза, он увидел, что силового поля больше нет.

2

Проходя между белыми пеньками, Хайрам задержал дыхание. Он понимал, что непосредственной опасности нет, что эту незримую линию уже пересекали орки и ничего с ними не случилось. Силовое поле исчезло, как будто его никогда не было, а загадочные пеньки из белого металла, которые сэр Питер называл форсунками, перестали подпитывать поле энергией и стали просто пустотелыми металлическими пеньками. Но одно дело понимать, что опасности нет, и совсем другое дело — не бояться. Хайрам боялся.

Это не был панический страх, который парализует мышцы и волю, и заставляет воина бежать с поля битвы навстречу бесславной смерти. Это был страх, какой возникает, когда входишь в черную эльфийскую рощу, солнечный свет пропадает, поглощенный черными листьями аборигенных деревьев, и ты как бы переходишь из ясного дня в темную ночь. Но эта ночь на самом деле не такая уж темная, проходит несколько минут, и глаза привыкают, но в эти минуты тебе мерещится, что на каждой ветке сидит ядовитая мокрица, чье прикосновение покрывает кожу мерзкими гноящимися волдырями.