«Исцеление духа», естественно, можно было проводить и в других условиях, но Мбаба не видела причин, по которым ей следовало бы отказаться от удовольствия и без нужды усложнять свою жизнь. Мозг Батара, которого требовалось излечить от несчастной безответной любви, был открыт для воздействия, а сама она, будучи на гребне чувственного восторга, ощущала в себе силы исцелить, если возникнет в том необходимость, полсотни безнадежно влюбленных юношей.
Настой из травки тыктай воспламенил костореза и заставил его на время забыть о недостижимом идеале, брошенные в медную жаровню снадобья помогли женщинам ощутить себя Небесными девами, коим не зазорно отдаваться ласкам жениха, избранного для них Великим Духом. Смущение и страх, охватившие Ньяру, когда та узнала, каким образом придется исцелять ее дружка, были забыты, а сама Мбаба, содрогаясь от удовольствия, сожалела лишь о том, что принимать участие в подобного рода действах ей приходится не так часто, как хотелось бы.
Не то чтобы она была недостаточно известна в Матибу-Тагале, куда воины Энеруги доставили ее из разоренной Дризы. Безнадежно влюбленных мужчин тоже хватало, однако все они, за редким исключением, почему-то не желали избавляться от тяжелейшего недуга, именуемого несчастной любовью. Эти недоумки носились со своими страданиями, как сказочная утка, снесшая по воле Богов Покровителей золотое яйцо, и не спешили прибегать к услугам ворожеи. Чиновникам, И наям, ремесленникам и рабам так нравилось изнывать от неудовлетворенной похоти, что Мбаба поначалу не соглашалась идти к Батару и попусту тратить время, но костореза, кажется, и впрямь допекло, и он, вопреки ожиданиям, готов был на все, лишь бы выкинуть из головы девку, имени которой ни сам влюбленный, ни Ньяра сказать ворожее не пожелали. Впрочем, особой необходимости в этом не было, и любопытство перестало грызть Мбабу, едва она ощутила на своих обнаженных плечах горячие ладони Батара…
Отрава чувственного наслаждения дурманила сознание Ньяры, и нависшее над ней тело ворожеи представлялось девушке то грозовой тучей, то ожившей статуей, вырезанной из черного мрамора. Она не могла узнать сдержанную, молчаливую Мбабу в этой страстной любовнице с жадными губами и умелыми пальцами, заставившими ее забыть о робости и стыде. Поцелуи чернокожей женщины, ее настойчивый, требовательный язык и искусные руки заставляли саккаремку испытывать нестерпимый жар там, где та касалась ее тела, и томиться от жажды прикосновений там, где ворожея еще не успела до нее дотронуться. Но мест таких с каждым мгновением оставалось все меньше: подушечки пальцев Мбабы, умело играя с налитыми девичьими грудями, высекали огонь из твердых вишенок сосков, скользили по напряженному животу, обнимали и раздвигали бедра девушки, и Ньяра, не помня себя, уже сама охватывала коленями талию чернокожей, впивалась в ее рот, блуждала губами по бархатистому телу, слизывая с ее груди капельки солоноватой влаги. Ее пылающее лоно жаждало ласк и самые тесные объятия казались недостаточными. Яростно хрипя, она забирала глубоко в рот сосок подруги, неохотно выпуская его в ожидании чего-то большего, к чему приближались они, по ее мнению, слишком медленно. Нестерпимо медленно.
В то же время перед внутренним взором Ньяры проносились видения прошлого: пляшущие перед Цунзор-наем обнаженные рабыни, сама она, стоящая перед господином на коленях, опрокинутая им на живот, стоящая на четвереньках… Его грубые, животные ласки, ужасавшие утонченную саккаремку, которую он брал когда и как ему вздумается, не стесняясь присутствия слуг и рабов, теперь представлялись ей сладостными и желанными и даже чудовищный каприз овладевать ею, как мальчиком — способ, по утверждению ная, широко распространенный на ее родине, о чем она, понятное дело, прежде и слыхом не слыхивала, — уже не казался Ньяре таким уж отвратительным. Извиваясь в объятиях Мбабы, она вспоминала то, о чем изо всех сил старалась забыть, и с изумлением сознавала, что многое, ужасавшее ее прежде, в действительности доставляло ей удовольствие, в чем, разумеется, она не призналась бы даже под пытками. Она отчетливо вспомнила, как, корчась под кнутом прежнего хозяина, обливаясь потом и кровью, молила его сорванным от криков голосом: «Еще! Еще!..» Ньяра не желала помнить, но проклятая память, словно сорвавшись с цепи, настойчиво воспроизводила в мозгу девушки омерзительные и вместе с тем необыкновенно возбуждающие картины: вот она раздевает ная и умащает его — предводителя «драконоголовых», уничтоживших Дризу и ее семью, — тело благовонными маслами, вот она ласкает его так, как никогда не приходило ей в голову ласкать Батара, вот она валяется у него в ногах, когда он отдает приказ тащить ее на Кровавое поле…