Освещение рабочего яруса было отключено, и навстречу ей светили только приборы и устройства наблюдения. Она чувствовала, как обрывки ее разума извиваются и тянутся в двух противоположных направлениях, и на мгновение она прервала свой спотыкающийся бег, уставившись на чистую пластековую конторку, за которой она сидела, сосредоточенно изучая метеорологические таблицы и карты дюн. Края воспоминаний вновь легко коснулись ее. Вот она сидит за этим столом с красными глазами, зевая, пока Мерлок настаивает на том, что маршрут для профилактического обхода должен быть готов к началу утренней смены. Вот она за столом, в пятнадцатиминутном перырве, с кружкой горькой выпивки в руке, задыхается от смеха, в то время как Галларди и Круссман исполняют одну из своих коротких песенок, издевающихся над гильдийскими контролерами. Вот она глядит на погодные авгуры и говорит Мерлок, что да, теперь они могут отправляться, можно двигаться безопасно, и продумывает маршрут туда, где приборы показали нечто, поднесенное бурей к самому трубопроводу.
Она не могла вынести эту мысль, мысль о том, что какое-то ее действие могло подвести к тому, что произошло. Джанн тяжело привалилась к дверному косяку, подняв руки, чтобы заслонить стол и связанные с ним воспоминания, и, когда она опустила их, на столе было нечто, наблюдающее за ней.
Страх перед ним сочетался и смешивался с чувством того, что оно ей знакомо, так, что она не могла их различить. Она сглотнула и осознала, что делает шаг вперед, протянув в умиротворяющем жесте руку, которую ее страх затем стиснул в кулак. Высокое существо на столе, украшенное бахромой и увенчанное гребнем разных цветов, которые крутились и смешивались с воздухом вокруг нее, встало в позу и передразнило ее движения, а затем оно из многоцветного превратилось в бесцветное, шагнув назад со стола и исчезнув из глаз, оставив ей лишь призрак смеха.
Это был не мираж, отрешенно подумала она, и не воспоминание. Что-то действительно было здесь, рядом с ней, возможно, оно все еще здесь. Что-то, что…
…но она обнаружила, что прогнала эту идею прочь прежде, чем та смогла вызвать какое-то напряжение в ее разуме.
За ними наблюдали, ничего более. Никто не делал это с ними. Они сделали это сами.
(Они молчали, один за другим спускаясь с крыши, и каждый нес один из своих странных новых трофеев. Их болтовня прекратилась уже после крика Круссмана, но теперь молчание было почтительным, а не удивленным. Джанн подумала о давящей тишине, овладевшей толпами, наблюдавшими, как серые и белые знамена разворачиваются на шпилях улья через день после Дня Десятины. Размышляя о сером, белом и тишине, она почувствовала, как пустые глаза наблюдают за ней с той вещи, что она тащила — она знала, что это глупо. Слова Круссмана — «Здесь полно лиц!» — вероятно, нервировали ее больше, чем она сознавала.
И действительно, будучи разбитыми, эти ящики оказались наполнены лицами. Они были развешены, как картины, на внутренней поверхности своих контейнеров, и каждое было окутано тканью меняющихся, рябящих цветов, — Джанн никогда раньше не видела ничего подобного. Некоторые куски ткани опали при падении машины и разрушении вместилища, явив взгляду то, что было под ними. Не осознавая того, Джанн потянулась к одному из них — маске, которая должна была туго охватывать голову длиннее и изящнее, чем у нее. Ее черты выглядели необычно, стилизованно и были размещены под таким углом, что носитель маски, должно быть, всегда казался чуть поднявшим лицо к небу. Стилизованные серебристо-серые завитки обрамляли фарфорово-белое лицо, и в его чуждых чертах все же читалась ласковая и мудрая безмятежность, от которой Джанн захотелось вздохнуть.
Она поймала себя на мысли и отступила назад, а затем огляделась и поняла, что все они отреагировали одинаково.
— Хорошо, найденное делится поровну, — сказала Мерлок из-за их спин, стараясь говорить по-деловому. — Все мы знаем правила.