Путь длиной в сто шагов

Вдова Пикар повернулась к нам и грязной рукой дала знак пройти за ней за полотняную занавеску в глубине ее киоска.

– Вот сука, – прошипела она, опуская за нами занавеску. – Маллори! Она всем запретила продавать вам продукты.

– Как? – спросил папа. – Как она может запретить торговать с нами?

– Пфф! – Вдова Пикар махнула рукой. – Она про всех все знает. Все секреты. Я слышала, как она обещала настучать на мсье и мадам Риго – такие милые старичок со старушкой – в налоговую. Только потому, что они не декларируют каждый заработанный сантим. Представьте себе. Ужасная, ужасная женщина!

– За что она нас ненавидит? – спросил папа.

Мадам Пикар сплюнула густой комок мокроты на кучу брошенных капустных листьев.

– А кто ее знает, – сказала она, пожав плечами и потирая руки, чтобы согреть их. – Может, потому что вы иностранцы. Вы нездешние.

Папа некоторое время стоял не двигаясь, потом резко повернулся и ушел. Он даже не попрощался. Желая извиниться за его грубость, я многословно поблагодарил мадам Пикар за помощь. Она сунула мне в руку две помятые груши и сказала, что хотела бы выручить нас, но не может.

– Она и меня держит в кулаке. Понимаешь?

Мадам Пикар снова сплюнула, напомнив мне бомбейских старух.

– Берегись ее, сынок. Злая она.

Я догнал папу на стоянке. Он плюхнулся на водительское сиденье, и «мерседес» крякнул под его весом. В задумчивости он оперся о руль. Папа не злился, но выглядел ужасно печальным, когда вот так сидел, вперив взгляд в стоянку и поднимавшиеся вдалеке Альпы. И это расстроило меня сильнее, чем что бы то ни было другое.

– Что ты, пап?

– Я думаю о твоей матери. Эти люди… От них не спрячешься. Понимаешь, да? Такие же были на Нипиан-Си-роуд. А теперь мы с ними встретились и в Люмьере.

– Папа…

Я боялся, что он снова погрузится в саутхоллскую депрессию, но мой дрожавший голос, похоже, вывел отца из меланхолии, потому что он с улыбкой повернулся ко мне и включил зажигание.

– Не волнуйся, Гассан. Мы Хаджи.

Он положил свою лапищу мне на колено и сжал его так, что я охнул.

– На этот раз мы не станем бежать.

Его рука лежала теперь на спинке моего сиденья, пока он задом выезжал на дорогу, а другие машины позади нас неистово сигналили. В голосе его звучали холодные, стальные нотки, когда он переключил передачу и мы, по сигналу светофора, рванули вперед.

– На этот раз мы еще поборемся.

Мы с папой съездили в Клерво-ле-Лак, провинциальный городок в семидесяти километрах от Люмьера. Целый день мы вели переговоры с поставщиками, кружа по мощеным глухим улочкам, разжигая дух соперничества в конкурировавших друг с другом оптовых поставщиках овощей и фруктов.

Таким я папу не видел еще никогда – так он был обаятелен, так решителен в намерении подчинить других своей воле, но при этом щедр, чтобы его собеседники чувствовали себя, будто выиграли именно они.

Мы купили подержанный грузовичок-рефрижератор и наняли водителя. Ближе к полудню мы позвонили в «Мумбайский дом», и отец велел сестре подавать посетителям обед. Он сказал, что мы поспеем к вечерней смене, и я сменю ее. Проконсультировавшись с местным отделением банка «Сосьете женераль» и переведя деньги в уплату за грузовик, мы с папой нагрузили нашу развалюху бараньими ножками, корзинами моллюсков и щук, оранжевыми сетками с картошкой, цветной капустой и стручками молодого горошка mange tout, засунув все это на заднее сиденье.

В ресторане все шло точно по расписанию.

Ни один клиент даже не заподозрил, что у нас были какие-то трудности.

На следующее утро мадам Маллори распахнула двери своего ресторана, вдохнула полной грудью и порадовалась. Она вдыхала морозный воздух и любовалась на снег, припорошивший верхушки скал, обращенных к Люмьеру. Все было покрыто сияющей изморозью, еще не успевшей растаять под утренним солнцем. На колокольне Святого Августина отзвонили позднюю заутреню. Матерый олень вдруг метнулся по серебристому полю, чтобы укрыться в сосновом лесу. Сезон охоты. Маллори вспомнила, что у мсье Бержера в сарае оставлен для нее целый олений бок.

Она как раз любовалась великолепием холодного утра, когда на улицу с грохотом въехал грузовик. Она услышала, как он остановился, и повернулась на шум. Грузовик въехал во двор особняка Дюфура. Сзади у него сверкали, сразу бросаясь в глаза, огромные золотые буквы: «Мумбайский дом».

– Ах нет! Нет!

Борта грузовичка покрывали ярко-оранжевые и розовые строки стихотворений на урду. Крылья украшали полоски черного крепа. «Сигнальте, пожалуйста!» – гласила надпись на английском сзади, а другая предупреждала: «Берегитесь! За нас молится наша мама». Над местом водителя висела бахрома с кисточками.

Шофер вылез из машины, легко спрыгнув на землю, и со щелчком открыл заднюю дверь грузовика, демонстрируя полный рефрижератор первоклассной баранины, птицы и мешков с луком.

Мадам Маллори так хлопнула дверью, что мсье Леблан подпрыгнул на своем месте, поставив здоровенную кляксу прямо посередине ведомости.

– Гертруда…