Путь длиной в сто шагов

Однако бабушка то и дело устраивала сцены. Особенно часто ей не давал покоя дааль – традиционное индийское блюдо из турецкого гороха, которое готовил я. Мы часто спорили с ней о нем. Как-то раз, готовясь к открытию ресторана, я кипятил на маленьком огне ароматную смесь лука, чеснока и дааля. Бабушка подошла ко мне и больно дала по руке ложкой.

– В нашей семье это готовят по-другому! – сказала она, гримасничая по-индийски. – Делай, как я сказала.

– Нет! – твердо сказал я. – Я в конце добавлю помидор. Когда он лопнет, то придаст даалю остроту и приятный цвет.

Бабушка вся скорчилась от отвращения и снова наподдала мне ложкой, уже по голове. Однако папа, стоявший у нее за спиной, кивнул мне, и я приободрился. Я потер все еще болевший затылок и нежно вывел бабушку из кухни.

– Бабушка, пожалуйста, уйди! Успокойся и приходи. Я должен приготовиться к открытию. Понимаешь?

Кажется, именно в тот день я в итоге снял с себя фартук и пошел в город вместе с дядей Майюром – просто юноша, мечтавший хоть чуточку отдохнуть от предшествовавшей открытию ресторана нервотрепки. Было позднее утро. Мехтаб послала нас купить кое-что для дома, стиральный порошок и проволочные губки для мытья посуды.

Мы уже возвращались, нагруженные пакетами из местного «Перекрестка», когда дядя Майюр скорчил рожу и прищелкнул языком, кивнув в сторону «Плакучей ивы».

Молодой фермер вел к задней двери ресторана чудовищных размеров свинью за веревку, пропущенную сквозь кольцо в ее пятачке. В ней, должно быть, было фунтов пятьсот весу. Маллори, Леблан и прочие работники ресторана суетились, готовя ведра с водой и ножи, выкладывая траву широкими гладкими досками, отчищая деревянный садовый стол. Свинья, фыркая, застучала копытцами по доскам при виде миски с крапивой и картошкой, выставленной в стратегическом месте под кряжистым каштаном. Присмотревшись, я заметил сложную систему блоков и веревок, свисавшую с его веток.

Приходской священник церкви Святого Августина почитал что-то из Библии, побрызгал святой водой на свинью, на землю, на деревянный настил. Его губы беззвучно шевелились, творя молитву. Там был и мэр, он стоял рядом с местным мясником, который точил ножи.

Мэр почтительно снял шляпу, резкий порыв ветра сдул замысловатую укладку, и волосы мэра принялись танцевать на ветру. Мясник достал из кармана фартука револьвер, подошел к свинье и прикончил ее выстрелом в голову.

Рык, дефекация, звук падающей туши – ноги свиньи подогнулись, и она тяжело рухнула на доски. Леблан и трое других тут же потянули за веревки, поднимая эти доски на отчищенный стол, а свинья все еще билась в бешеных судорогах, скребла и дрыгала копытцами.

– Христиане, – презрительно фыркнул дядя Майюр. – Идем.

Но мы не могли двинуться с места. Свинье перерезали горло, и кровь стала бить из разреза пульсирующей струей в подставленное пластиковое ведро, целыми литрами. И я навсегда запомнил, как мадам Маллори мыла руки под колонкой, а потом взбивала еще горячую кровь, засунув руки по локоть в ведро, пока ее помощники доливали туда уксус, чтобы кровь не свернулась. Потом они положили туда же отваренный лук-порей, яблоки, петрушку и свежие сливки, а потом набивали кишки загустевшей массой. И я помню запахи, которые приносил нам ветер, мощные запахи крови, испражнений и смерти, и то, как подручные Маллори выскребали начисто свиные копытца, разбрасывали солому вокруг туши и поджигали ее, чтобы удалить щетину. Они разделывали тушу весь день; мясник, Маллори и ее помощники попивали из стаканчиков белое вино, отрубая от туши теплые пласты кровавого мяса, все еще курившегося паром на свежем воздухе.

Это публичное разделывание туши продолжалось и на следующий день, почти все выходные. Мякоть свиной лопатки щедро посыпали солью и перцем, а затем уже молотым фаршем набивали кишки и вешали получившиеся колбасы на просушку в сарае Маллори, где на деревянных полках по размерам были разложены груши, яблоки и сливы.

– Отвратительно, – шипел дядя Майюр. – Свиноеды.

Я не мог сознаться ему в том, что я думал на самом деле: я мало видел вещей столь прекрасных и мало что столь красноречиво говорило мне о нашей земной жизни, о том, откуда мы пришли и куда направляемся. И как я мог сказать ему, что я тайно и страстно желал быть частью этого мира?

Глава седьмая

– Угадай, Аббас, кто заказал у нас столик? Та женщина из дома напротив. Столик на двоих.

Тетя сидела за старинной конторкой при входе, принимая заказы и аккуратно занося их в черный гроссбух. Папа крикнул:

– Да? Слыхал, Гассан? Старушка из дома напротив придет попробовать твою стряпню!

По лестнице, судорожно сжимая перила, спускалась бабушка. Тетя закрыла гроссбух и теперь смотрелась в карманное зеркальце.

– Хватит любоваться на себя, кокетка, – заверещала бабушка. – Когда Гассан женится? Что я надену? У кого мои вещи?