В общем-то, служивые оказались совершенно правы — и безрезультатно побродив под сенью деревьев (зато надышался свежим и сладковато-пряным лесным ароматом!), я уже собирался поворачивать назад. Как вдруг порыв ветра донес до меня приятную прохладу близкого водоема… Недолго поколебавшись, я направился в его сторону, подумывая о том, что неплохо было бы искупаться (благо, что деньки стояли жаркие, и я успел-таки подзапариться в кафтане). И вскоре действительно увидел темную гладь небольшого лесного озера практически идеально круглой формы… Имеющего даже небольшой песчаный пляжик! Обрадовавшись своей удаче, я поспешил к воде, на ходу ослабив кушак, сняв с себя кафтан, сапоги, порты… Но когда дело дошло до исподнего, и я уже потянул через голову нательную рубаху, от воды раздался мощный всплеск и чей-то глубокий вздох! Сорвав с себя мешающую видеть одежду, я рванулся к перевязи с саблей, даже не посмотрев в сторону озера, и выхватил клинок — и только после обратил свой взгляд на источник шума.
Как оказалось, зря…
Ибо глаза мои успели лишь только мазнуть по тугому, едва-едва выступающему вперед женскому животику и прикрытой толстыми русыми косами груди… Я ошеломленно замер, успев только мельком посмотреть на ослепляющую наготу выплывшей к берегу женщины — за секунду до того, как незнакомка нырнула обратно в воду, закрыв ладонями грудь и обжигая меня злым, возмущенным взглядом!
И вот этот вот самый взгляд, эти самые глаза я узнал, растерянно замерев на берегу с саблей в одной руке, и перевязью в другой, да залившись краской… Что не могло не укрыться от чуть изменившейся в лице незнакомки, этим утром подарившей мне пироги.
— М-м-м… Простите пожалуйста… Я не хотел вас напугать…
Наконец-то догадавшись отвернуться от молодой женщины, я принялся спешно одеваться, сгорая от стыда — и замер столбом, услышав ее мягкий, грудной, да чуточку насмешливый голос:
— Конечно не хотел напугать, коли сам так сильно испужался — аж за сабельку схватился, родимый… А ты всегда так чудно говоришь, сотник? И всегда ли так робок с бабами?
— Да какая же ты баба… Ты…
Я прервался на полуслове. С одной стороны из-за неловкости, с другой — потому, что испытал вдруг совершенно неуместную, детскую обиду, густо смешанную со стыдом! И столь же несуразное, детское желание ответить что-то вроде «ничего я не испужался!». Просто молча принялся одеваться…
Как вдруг услышал частые удары капель воды о водную гладь — и плеск, сопровождающий каждый шаг женщины! Еще один, и еще — пока, наконец, ее ноги не коснулись песка.
И сколько же силы воли мне потребовалось, чтобы не обернуться, не посмотреть назад… Но очередной вопрос незнакомки заставил меня всего аж полыхнуть от негодования:
— Что же, даже не посмотришь? Удивительно робок ты, сотник… Иль никогда бабы у тебя не было?
Успев лишь натянуть порты, я резко обернулся, желая ответить гневной отповедью из набора стандартных фраз, одновременно с тем ощущая себя совершенным подростком — и замер. Замер, «как громом пораженный» — так ведь обычно говорят в подобных ситуациях?!
Мне показалось, она просто издевается надо мной, дразнит наготой своего тела, нисколько не боясь незнакомого ратника! И в подтверждение моей догадки, женщина неожиданно жестко усмехнулась, чуть приподняв правую бровь:
— Хороша? Или же недостаточна для тебя в теле, сотник? А может быть, просто стара?!
Я поднял тяжелый взгляд, посмотрев прямо в глаза незнакомке:
— У тебя же муж есть. Зачем играешь? Я ведь не железный…
Взгляд ее неожиданно потеплел:
— Выходит не робкий ты, а честный? Или и робкий, и честный разом?
Проигнорировав женскую насмешку, я строго спросил:
— С мужем что?
— Нет мужа. Сгинул уже как четыре зимы назад в сече с литовцами у Новгорода-Северского… И детей у нас нет и не было — не успели…
Я оторопело замолчал, не зная, что можно ответить в такой ситуации, а незнакомка — незнакомка с такой глубокой горечью продолжила свой сказ, что мне и вовсе не по себе стало:
— Все это время я блюла вдовью честь, ни единого повода для расхожих пересудов не дала! Хоть и тяжко мне, бабе молодой одной быть — что его, что мои родители в великий голод сгинули еще при Борисе, а последняя родня пропала, когда воры Калязин жгли… Сама только здесь вот и схоронилась с детишками, да успевшими бежать из града бабами и стариками.
Запнувшись на мгновение, женщина горько продолжила: