Путь "Чёрной молнии"

С таким фактом не хотели мириться и адвокаты. Данное дело, рассматриваемое в суде, очень серьезное и за последние годы самое громкое. Естественно, власть не хотела мириться с тем, что группа заключенных пыталась продиктовать свои условия, а потому прокуратура основательно подготовила обвинение и не желала слушать об оправдательных вердиктах.

Десятки томов уголовных дел рассматриваются выездной коллегией Московского суда. Несколько десятков томов обвинительных заключений. Десятки свидетелей из числа заключенных, сломленных во время следствия, получили защиту и изоляцию от общего количества обвиняемых.

Вечером, 23 марта, некоторые камеры тюрьмы открылись, и по зачитываемому списку тридцать восемь человек с вещами были препровождены в общую камеру, чтобы на следующее утро всем предстать перед судом. Процесс должен проходить в здании областного суда по улице Писарева.

Только двадцать шесть человек встретились в общем боксе, остальные тринадцать изолированы от общей массы — это те, кто не выдержав прессинга и нападок следователей, дали показания в угоду власти.

Можно представить себе радостные лица знакомых и друзей, которые не виделись полтора года. Только в очередной раз открывалась дверь камеры, как громкие восклицания раздавались при входе заключенных. Смех, обнимания, братания, веселье — трудно передать все чувства, вырывающиеся наружу от долгожданной встречи.

Сашка Воробьев горячо обнял своих друзей: Сережку Зельдмана, Лешку Глазунова, Матвея. Они стояли несколько минут, образовав кольцо, и крепко обняв друг друга за плечи.

Большим удивлением для Воробьева и остальных бунтарей, было появление Жеки — Пархатого, чудом оставшегося в живых. После событий в зоне, его чуть живого отправили на больничку. Жеку тоже обвиняют в участии в бунте, в покушении на жизнь лейтенанта Брагина и освобождении из изолятора заключенных. Сашка считал его погибшим, но вот он предстал перед ним во всей красе: лицо было в глубоких и страшных шрамах, и никто не мог понять, откуда они у него. Пархатый объяснил, что убегая от разъяренных ментов, запутался в колючей проволоке, и когда его волокли за ноги, ободрал лицо колючкой. В момент встречи никому не было дела до рассказа Пархатого, но все были твердо убеждены: Рыжков во время бунта вел себя, как истинный каторжанин и ворошить прошлые его косяки, никто не хотел.

Надзиратели, проходившие мимо камеры, уже не старались утихомирить бывших бунтовщиков, которым за время пребывания в тюрьме часто перепадало только за одно участие в беспорядках. Даже запахи нелегально сваренного чая, уже так не бесили охранников тюрьмы, они понимали, что после суда, будучи осужденными, эти заключенные не станут так бурно проявлять свою радость.

Не оказалось среди собравшихся в камере Алексея Сибирского и Сергея Ирощенко, их особняком под усиленной охраной доставят в суд, только там друзьям посчастливится встретиться.

Когда сварили чифир и разлили по кружкам, Сашка попросил тишины. Он заговорил уверенно и громко, в его словах присутствовали твердость и решимость:

— Братва, минуло полтора года, после того, как мы вынужденно покинули свой лагерь, многое нам пришлось пережить и испытать, и увидеть такого, что никогда в жизни не пожелали бы своим врагам.

Все время, пока шло следствие, я не преставал о вас думать, я всегда ощущал ваше присутствие кругом: за стенами камеры, прогулочных боксах и внутри себя, вы всегда были рядом со мной, даже когда комитетчики и опера со следоками пытались выбить из меня угодные для них показания. Те — два дня, что мы стояли на баррикадах, как не заживаемые раны в памяти не дают покоя и до сих пор. Давайте пацаны вспомним добрым словом тех, кто уже никогда не будет с нами рядом: это Лешу Дронова, Симутина Васю, Игоря Семченко, Сережку Соколова и всех пацанов и мужиков, кто погиб при волнениях. Вечная им память!

Все молча поднялись с пола и, обнажив головы, минуту стояли не шелохнувшись. Кружки с чаем передавали по кругу. Поминали погибших друзей и просто людей, которые остались там навечно.

Всю ночь говорили, рассказывали случаи из жизни, просто молчали, никому не хотелось спать. Казалось, что не существует иного мира, жестокого и неумолимого к ним, крепко сковавшего по рукам и ногам, вцепившегося в сознание людей. Но все понимали, что грядет что-то страшное, зловещее, не менее ужасное, чем сам бунт, от которого не оттолкнешься и не открестишься.

Для судебного процесса был выделен самый большой зал, вместивший в себя множество народа. Сидячих мест не хватило, потому принесли дополнительно скамейки и стулья.

Суд был закрытым, и приглашались только свидетели — потерпевшие со стороны администрации. Заключенных, давших показания против бунтовщиков, содержали рядом с основными фигурантами дела. Конвой разделил их, во избежание ненужных стычек.